— Разве тебе не нравится, как она танцует? — усмехнулся Арачын.
Темник промолчал. Пусть сосунок думает, что Ирсубай всего лишь старик, потерявший силу, которого уже не волнуют прелести танцовщиц. Пусть недооценивает его. Так будет легче свести счеты с молокососом... И с его покровителем. Ирсубай ходил в походы, когда Арачын едва доставал макушкой до брюха коня... Разве Ирсубай не заслуживает уважения?!
— Достопочтенный Арачын, — выдавил улыбку темник, — верно, не видел настоящих танцовщиц. Разве сравнятся с их искусством выкрутасы этой девчонки?
Напротив сидели Полянский князь и его слуга, который переводил слова темника. Слуга подобострастно смеялся, кивал и всячески старался угодить. Ирсубай знал эту породу людей. Они готовы ползать на брюхе ради мелкой подачки, а потом, не задумываясь, воткнут тебе нож в спину. Но Арачыну, похоже, льстило, что перед ним пресмыкаются. Сопляк толком не испил власти, он стал сотником Яростных всего лишь четыре травы назад и все еще кичится своим могуществом...
* * *
Истома с Ловкачом сидели на мягких войлоках, пили кумыс и вели нескончаемую беседу. Сквозь завывания ветра слышались пьяные вопли пирующих.
— Легка ли была твоя дорога, — вопрошал Арачын, — не страдали ли кони от бескормицы?
Истома таращился на ближника, ожидая, пока тот переведет.
— Скажи по-ихнему, что боги благоволили мне. Ловкач маслено улыбался и тараторил:
— Бескрайнее Синее Небо благоволило великому князю. Это потому, что милость величайшего из всех беков была с ним.
На просторном блюде лежала баранья голова, убранная ароматными травами. Арачын отрезал кусок и подал Истоме:
— Ты голова своему войску, потому тебе вкушать первому.
— Князь благодарит за оказанную честь, мой господин говорит, что величайшее благо оказаться под рукой такого могучего полководца, как ты.
Арачын благожелательно засмеялся:
— Ты ошибся, толмач. Я всего лишь советник величайшего полководца. Я длань великого и могущественного Ирсубая, мудростью подобного змее, а быстротой джейрану. Войска, находящиеся под его рукой, непобедимы, а воины счастливы. Ибо счастлив воин, повергающий врага во прах.
Ирсубай поморщился, он знал цену пустым восхвалениям. Толмач, видно, решив, что темник гневается, побледнел и принялся рассыпать лесть. Голос слуги заметно дрожал:
— О... Да простит мое невежество великий полководец! Князь говорил о тебе, а с моего неразумного языка сорвалась непростительная глупость... Всем известно, что Ирсубай — меч, разящий без устали, что рати игл бесчисленны, как бесчисленны стада Величайшего бека. Счастье оказаться под твоей рукой, счастье целовать стремя твоего коня...
Арачын снова засмеялся, но на сей раз недобро:
— Видно, у князя некудышный толмач, если он путается в словах.
— Т-толмач погиб в походе, — проблеял ближник, — я в-воин.
— Ах так... — скривился сотник. — Тогда тебе следует работать не языком, а мечом.
Отодвинув полог, в шатер вошел один из охранников. Воин поклонился и, приблизившись к Арачыну, зашептал на ухо. Лицо сотника оставалось бесстрастным и лишь на миг в глазах вспыхнули злые огоньки. Арачын кивнул, и воин удалился.
— И твой князь, верно, тоже воин? — сощурился сотник из Яростных. — А что главное для воина? Спроси у своего князя.
Толмач затараторил, переводя слова сотника.
— Что же твой князь медлит с ответом? — презрительно рассмеялся Арачын. — Что ж, если он не знает, и скажу. Верность!
Внезапно повисла гнетущая тишина — вопли тысяч глоток разом стихли, и стало слышно, как по жухлой траве шуршит дождь.
— Верность, — повторил Арачын, — запомни это, раб.
В следующее мгновенье сотник издал боевой клич «кругх-кругх», и в шатер ворвались четверо рослых воинов. Они повалили Ловкача и Истому и связали им руки за спиной. Арачын приказал поставить пленников на ноги и выпроводить из шатра.
Повсюду валялись трупы воинов с перерезанным горлом, а те немногие, что остались в живых, были привязаны спинами друг к другу, веревки раздирали рты, будто удила. На холме пылал сигнальный костер — вестник смерти. По этому знаку хазары разом накинулись на ничего не подозревающих дружинников.
— Предатель недостоин быть слугой, — проговорил сотник, — предатель может быть только рабом. Тот, кто однажды предал, предаст и в другой раз.
Толмач застонал и упал на колени:
— Я остался со своим господином, я не предавал его, за что же меня наказывать?
Сотник с любопытством взглянул на хитреца:
— В твоих словах есть смысл...
Ирсубай выбрался из шатра и хмуро осмотрелся. Настоящая бойня! Он подошел к Арачыну, перешагнув через мертвого парня, удивленно глядящего в небо, и тихо произнес:
— Мы нарушили закон гостеприимства, боги этого не одобрят.
— Прикажи шаманам, чтобы разожгли священные костры и провели моление, — без всякой почтительности сказал сотник, — да пусть не скупятся на жертвы.
Ирсубай сгорбился и ушел в ночь исполнять приказ своего советника.
Часть III
ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ ЦЫГАНЕ
Глава 1,
в которой повествуется об одном странном событии и о некоторых его последствиях
Конец лета Года Смуты. Куяб
— Ить, прицепился, цепень бычий! — плюнул с досады Радож. — Нас зачем послали? Чтоб прознать, кто они и откудова. А тебе забава одна. Воевода примчится — шкуру спустит. Уймись, Кудряш, добром прошу!
Копья колыхались — десять дружинников, стоящих полукругом, уже похохатывали.
— А я че? — обиделся Кудряш. — Я спужал их, что ли?! То ж косолапый, а не я!
— Да ты ж его, паразит, с собой зачем притащил, ты ж его нарочно и притащил!
Кудряш насупился, но в глазах плясали озорные искорки:
— Да я ж косолапого для боевого усиления взял! Нет вины на мне, батьку!
— Молчи лучше, — прошипел Радож и крикнул, обращаясь к пришельцам: — Эй, кто у вас главный?
Посреди стойбища возвышалась живая гора на ногах-бревнах, вислоухая, с хвостом, растущим прямо из морды. На горе стояла небольшая башенка. Из башенки высунулся сухонький старикашка.
— Мы люди просветленные, — промямлил он, жутко коверкая слова, — по свету ходим и про чудеса, кои Сидхарта творит, всем рассказываем! — И тут же юркнул обратно.
Просветленные люди были облика нездешнего. Лицом смуглы, курчавы и длинноволосы. Вместо привычной одежды — полотнища с вырезами для рук. Странники что-то бормотали и таращились на огромного медведя, сидящего на цепи, конец которой держал Кудряш. Дружинник то и дело дергал за цепь, отчего зверюга нехотя поднималась на задние лапы, рычала и вновь принимала естественную позу.
Кудряш как бы случайно обронил цепь и заорал так, что ворона, сидевшая на березе, с карканьем покинула наблюдательный пост.
— От беда-то! — гремел Кудряш. — Порвет косолапый странников, ей-ей порвет!
Дружинники хохотали, отпуская благожелательные реплики. Срывал глотку Радож. Кудряш делал невинные очи и отнекивался от обвинений.
От всего этого бедлама в стане пришельцев, разбитом близ Куяба, происходили серьезные волнения. Стреноженные кони шарахались и ржали. Кричали младенцы и женщины, пытающиеся их урезонить. То и дело мужики начинали о чем-то горячо спорить, хватались за ножи... Наверное, речь шла о том, стоит ли задерживаться в сем гиблом месте. Невиданная живая гора трясла головой-валуном и трубила. Башенка, укрепленная на спине гиганта, ходила ходуном. Из нее высовывался старичок, испускал протяжный и звонкий клич, хитроумно складывал пальцы. Животина тут же успокаивалась, но ненадолго.
Медведь, гремя цепью, некоторое время топтался, не понимая, чего же от него хотят, а когда Кудряш незаметно хлопнул в ладоши, встал на задние лапы и принялся плясать.
— Вот чудо-то, — заорал Кудряш, — аркуда милует пришельцев! Перунова воля! Значит, нам от них польза выйдет!
Дружинники ржали и улюлюкали.
Медведь, принимая возгласы за одобрение, несколько раз мотнул головой, что должно было означать поклон, раскинул лапы и зарычал, приглашая желающих побороться.
— Скоморох ты, — прорычал Радож, — дурь-то из тебя пора повыколачивать!
— Тю, — воскликнул Кудряш, скалясь во всю конопатую рожу, — уж не ты ли повыколачиваешь, дедуля!
— Да не, внучек, — в тон ответил Радож, — где уж мне, беззубому. Найдется кому...
По дороге, ведущей от Куябских ворот, пылил всадник. За ним едва поспевала рыжая собачонка.
* * *
Степан осадил жеребца, спешился, бросил повод дружиннику.
— Заняться нечем? Простого дела исполнить не можете?! Кто медведя притащил? — Белбородко разразился замысловатой бранью.
Собачка по кличке Лисок затормозила подле, грозно зарычала, намереваясь цапнуть кого-нибудь за ногу.
— Сидеть!
Песик заворчал, обиженно взглянул на хозяина, но подчинился.
Все знали, что с Белбородко, когда он в дурном расположении, лучше не связываться. А настроение у Степана было хуже некуда.
