В конце концов жизнь наладилась и пошла своим чередом, с равными полосами удач и неудач. Во всяком случае, в свои двадцать два года Кен имел мало оснований на нее жаловаться.
По мере того как автомобиль приближался, в шуме мотора все яснее становились различимы жалобные нотки, издаваемые разлохмаченными прядями потертого ремня, который мог лопнуть в любую минуту.
Однако повторять свою ошибку Кен не собирался.
«Плимут» затормозил, подняв облако пыли. Когда она немного рассеялась, стало видно, что в машине, кроме водителя, еще двое.
Бонита Коуни сидела впереди, рядом с Чаком.
Мона Джей Бонавентура — на заднем сиденье.
Не дожидаясь, пока Чак выключит двигатель, Мона Джей распахнула заднюю дверцу и бросилась к растерянному механику.
— Я вернулась! — воскликнула она, обняв его и приблизив лицо почти вплотную. — Даже не знала, что ты все еще в Роквилле! Случайно встретила Чака с Бонни на улице и первым делом спросила о тебе. А когда узнала, заставила их везти меня прямо сюда!
Мона Джей отступила на шаг, и Кен смог разглядеть ее костюм.
В общем, ничего особенного.
Копна вьющихся каштановых волос перехвачена дешевой лентой, вышитой индейским бисером. Кожаная безрукавка, под ней обтягивающий фиолетовый топик. Расклешенные брюки, невероятно широкие внизу, полностью скрывали ноги, очерчивая в пыли почти полуметровые круги. К тому же с ногами явно было что-то не то — девушка стояла и двигалась очень странно.
Крупный нос, чувственные губы, огромные глаза — примерно таким мог быть результат трудов пластического хирурга, решившего соединить в одном лице Кэрол Синг и Карли Саймон.
Мона Джей вызывающе подбоченилась.
— Ты что, даже не скажешь, что рад меня видеть?
— Черт побери, конечно, рад! Просто растерялся немного. О тебе три года ничего не было слышно…
Она легкомысленно махнула рукой.
— Ты первый уехал.
Абсолютно верно, хотя и ни капли логики. Для почтового ведомства Кен был вполне досягаем.
В 1972 году, когда ему было девятнадцать, а подпись мистера Ребозо, директора школы, еще не высохла в его аттестате, Кен пошел в армию добровольцем. Решение было принято в порыве гнева после крупного скандала с Ризом, когда Кен бросил инструменты и ушел из мастерской, поклявшись никогда не возвращаться.
Имея право выбрать специальность, он, естественно, предпочел служить механиком и в конце концов очутился в военном гараже под Данангом. Пахал там в свое удовольствие два года, отказавшись даже от положенного отпуска. Близким к военным действиям можно считать лишь один эпизод, когда рядовой Таб Рауфлаб из их казармы спьяну выпустил очередь из автоматической винтовки в крысу, за которую принял носок собственного ботинка, выглядывавший из-под одеяла. Так что вьетнамский опыт Кена оказался не более трагическим, чем пребывание в колледже, а во многих отношениях и менее.
Вернувшись после службы в Роквилль, на свою единственную родину, Кен узнал две новости.
Мона Джей покинула родительский дом, не сказав ни слова, куда направляется, и затерялась в лабиринте дорог, как травинка в поле.
Риз Хорот погиб страшной смертью в результате несчастного случая, который Кен вполне мог предотвратить, если бы остался.
В довершение всего он узнал, что согласно краткому завещанию Риза, нацарапанному на обороте счета от компании Форда, но заверенному по всем правилам, автомастерская, которую он практически не покидал с тех пор, как стал отличать ушковый гаечный ключ от трубного, теперь принадлежит некоему Кендрику Скаю.
Трудно сказать, какая из потерь потрясла его больше. Пожалуй, все-таки смерть Риза. В конце концов, Мона была всего лишь девчонкой, а Риз…
Риз был механиком.
И не просто механиком, а, черт побери, лучшим механиком на всем белом свете! Моисеем «фордов», Буддой «бьюиков», Христом «шевроле» и Одином «олдсмобилей».
Кен поклялся бы в этом на чем угодно, хотя и не был знаком с большинством остальных претендентов на этот титул. Дело в том, что ни один человек просто не смог бы сравниться с Ризом в мастерстве. Вздорный старикашка, всегда ходивший в одной и той же прожженной кислотой рубашке и засаленном комбинезоне, был способен инстинктивно распознать любую неисправность машины независимо от марки, модели и года выпуска. Будь то трещина в роторе или утечка клапана, изношенный сальник или суппорт тормоза, Риз мгновенно определял проблему и решал ее легко и изящно, прилагая минимум усилий.
Риз стал в глазах Кена героем с того дня, когда отец взял его с собой на роквилльское автомобильное кладбище, чтобы достать по дешевке ветровое стекло для их старенького «корвера». Тогда он впервые увидел старика за работой, и хотя с тех пор многому научился у гения-отшельника, прекрасно понимал, что не обладает и малой долей его невероятной интуиции…
Заглушив двигатель, Чак вышел из машины. Бонни выскочила следом через ту же дверь, не отставая от него ни на шаг, будто привязанная.
Бонни и Чак были всегда вместе, еще со старших классов, когда он был признанной звездой своей баскетбольной команды, а она привела школу к победе на чемпионате штата по хоккею на траве. В рубашке спортивного покроя, с короткой стрижкой и широким нахальным лицом Чак напоминал Боба Холдемана, что вызывало немало шуток во время недавнего Уотергейтского скандала.
Бонни, голубоглазая блондинка с прической в стиле Грега Олмана, сегодня была в белой блузке с круглым отложным воротником и клетчатой юбке, открывавшей икры, расцарапанные хоккейной клюшкой. Она вечно висла на локте у Чака — некий гибрид Патриции Никсон и Карен Карпентер.
Они были помолвлены уже четыре года, но все откладывали свадьбу, дожидаясь, когда Чак наконец получит повышение в своем Коммерческом банке и сможет зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить семейную жизнь на нужном уровне. Отец Чака, Фэрлей-старший, был в банке президентом, благодаря чему Чаку и удалось получить эту работу. Пока результаты его деятельности колебались от посредственных до катастрофических. Банк до сих пор не мог оправиться после того, как Чак дал ссуду местному фермеру, решившему выращивать кофейные бобы, несмотря на роквилльские лютые морозы, и перспектива повышения виделась в высшей степени сомнительной. Видимо, по этой причине за последний год отношения влюбленной парочки стали несколько натянутыми, если не сказать больше.
— А, старый дружок-жестянщик, сколько лет, сколько зим! Ну что, как делишки, чумазый? Я просто счастлив — потратить вечер перед выходными на поездку в твою чертову дыру, чтобы отвезти сюда феминистку-хиппачку, которой наш Роквилль казался недостаточно хорош, пока ее не вышвырнули из Голливуда пинком под зад, — что может быть приятней!
— Успокойся, Чак, — поморщилась Бонни, — разве не замечательно, что Мона Джей так рвалась снова увидеться с Кеном? Представь, каково было бы нам с тобой, расстанься мы на целые годы!
Чак задумчиво закатил глаза к ясному летнему небу.
— Ну, не знаю… — лениво протянул он. — Уж я бы, во всяком случае, не отсиживался на помойке, как придурок! Прижал бы какую-нибудь цыпочку в углу, и дело с концом — на следующий же день, можешь не сомневаться.
— Чарльз Аптон Фэрлей! Как ты смеешь мне такое говорить?
Кен с Моной, не обращая внимания на скандалящую парочку, смотрели друг на друга.
— И где же ты была все это время?
— В основном в Калифорнии.
— Калифорния большая…
— Ну да, в Голливуде.
— О! Значит, стала актрисой, как мечтала?
Мона Джей смущенно потупилась.
— Вроде того… Ты смотрел «Белую молнию»? Там еще Берт Рейнольдс играет Крокодила Маккласки.
— Я мало хожу в кино.
Она вздохнула, как показалось Кену, с облегчением.
— На самом деле роль у меня была совсем маленькая…
— Ха! — перебил Чак. — Ты там плясала с голой грудью на столе! — Он похотливо присвистнул. — Не такая уж и маленькая… Ого-го!
Кен едва удержался от резкого ответа.
— А другие роли? — спросил он Мону.
— Ну… еще одна такая же в «Последней подробности» с Николсоном. Тоже сцена в баре.
— Но ты наверняка чувствуешь, что твой потенциал куда шире…
— Конечно! Я так рада, что ты меня понимаешь, Кен!
— Вот ты и снова в Роквилле… — вздохнул он. — Надолго?
— Не знаю.
— Что собираешься делать?
— Не знаю, — повторила она.
— А что ты знаешь, Мона Джей?
Она широко раскинула руки и задрала голову.
— Я здесь!
Кен поневоле расхохотался.
— Ты права, этого вполне достаточно.
— Уси-пуси, — насмешливо просюсюкал Чак. — Ну прямо голубки. Я счастлив за вас, дети цветов, но нам с Бонни пора валить из твоей проклятой страны Оз, набитой железяками — по дороге из желтого кирпича в реальный мир!
