улыбнулся этак мечтательно. И в самом деле, это они с Шотаном, взяв стибренные в Школариуме мелки, в сумерках разукрасили ворота Хорьку. Шотан рисовал лучше, вот он и изобразил отвратного, худущего, как скелет, Хорька, а Тарик написал ниже: «Хорекжулькает козу».
Хорек, если не нес стражу, вставал поздно, и многие увидели рисунок — Хорек потом, ругаясь, стирал его мокрой тряпкой...
Вот это уже неплохо — с честью выдержать расспросы Стражника, особенно такого гнилого, как Хорек. Это в том, чтобы хлопнуть по попке, нет никакого молодечества, одна дурь. Но Тарик не похвалил ни словом, чтобы не расповаживать чересчур Недоросля, и сказал:
— Ну, неплохо. Теперь проверим на зоркий глаз. Вы ведь, ваша стайка, с утреца на улицу высыпаете. Я уже знаю, что объявилось сразу трое приезжих, а вот подробностей еще не слышал. Что скажешь?
— Да уж скажу! — с некоторой похвальбой сообщил Дальпе-рик. — Та ваша новая соседка — старушка из Медников, со служанкой приехала. Какая на характер, еще неизвестно. Но на вид вроде добрая: когда мы смотрели, как габару разгружают и вещички в дом носят, не шуганула, улыбалась этак... кротко. Потом этот... я циферок еще не знаю, я тебе нарисую...
Он огляделся, подобрал прутик и старательно вывел на земле две большие каракули, больше всего похожие на циферки «три» и «девять», — ну конечно, тридцать девятый нумер, после смерти дедушки Потилата от сердечного удара оставшийся бесхозным. Две недели, как полагалось, бирючи 69 выкликали о смерти в людных местах, на перекрестках и площадях, призывая наследников и заимодавцев, буде таковые сыщутся, предъявить претензию в квартальную управу. Не объявилось ни тех ни других, дом перешел в выморочные, и управа его продала с открытых торгов — как случилось и с домом покойного соседа Тарика, дядюшки Пайоля. И с уверенностью можно сказать одно: оба дома купили люди небедные — управа себя не обидела, взяла и надбавку за дом именно на улице Серебряного Волка, и за Зеленую Околицу. Вот с шестнадцатым нумером иначе: Буба не врал, что незнакомый Егерь из Гаральяна его откупил у предыдущего хозяина (дядюшка Нуланос, второй Стражник, говорил, а он врать не будет), хотя насчет всего остального даже не сам придумал скудным умишком, а наслушался тетку Лалиолу, которой сбрехать — что семечку раскусить...
— Ну, и кто там теперь? — спросил Тарик.
— Такой... в годах, хоть еще и не пожилых, навроде годочек твоего или моего папани. Возчик сказал — Аптекарь. И точно, вид у него такой... образованный. Нос не задирает, как иные, но с большим достоинством держится, к такому не каждый взрослый с расспросами подкатится в первый же день. В дорожном плаще был. И бляхи мы не видели, но точно тебе говорю: Аптекарь. Два ящика, и немаленьких, велел грузалям снимать с габары и нести бережно, как младенчиков: мол, там стекло. А кому еще понадобится дома столько стекла, как не Аптекарю? Будь это просто стеклянная посуда, ее бы привезли в корзинах, соломой переложенную...
«Востроглазый растет, — одобрительно подумал Тарик, — такие в ватажке нужны». И спросил:
— Ну, а как насчет... — и, взяв у Недоросля прутик, гораздо искуснее начертил «16».
— Тоже видели, — сказал Дальперик. — Егерь весь в зеленом, как им положено, и бляха егерская, и шляпа. Вроде не сердитый, посмотрел на нас и говорит девчонке: «Вон и женихи набежали, только маловаты, будешь ждать, когда вырастут». И спросил у нас, где тут ближайшая хорошая таверна, необязательно огненная, но уж непременно винная 70. Мы ему объяснили про «Пламень в стекле» и про «Разливное море». А он смеется: жить на вашей улице, я смотрю, можно. А уж какая у него псина, Тарик!
Настоящий гаральянский ловчий, я их раньше только на картинке видел. Здоровущая, выше меня, чтоб мне с этого места не сойти! Чернущая, и уши резаные, уголками торчат...
— Погоди, — сказал Тарик как мог небрежнее, — а девчонка, значит, тоже там была?
— Была какая-то, по годочкам вроде Школярка... Девчонка как девчонка, что в ней интересного? Зато псина, Тарик, ты б видел! И умнющая! Егерь ей дал корзину — так она ее в дом понесла, в зубах ручки зажавши...
Он еще расписывал собаку, но Тарик слушал плохо: девчонка его интересовала гораздо больше — новая девчонка подходящих годочков, к тому же красивая (то-то у Бубы слюнки бежали в три ручья), да еще такая, на которую никто не успел выдвинуть претензию... Это заманчиво. Вот только ничего больше насчет нее от Дальперика не добьешься, Недоросль еще в тех годочках, когда к девчонкам не присматриваются, его пес заинтересовал жутко...
— А хвостище как палка, здоровущий...
— Ладно, хватит, — сказал Тарик. — И так вижу: глаз острый, это хорошо. Заявлю о тебе на ватажке, а там уж что они решат. У нас такие дела решаются обсуждением и поднятием рук за или против, мы не какая-нибудь разухабистая ватага со Вшивого Бугра, у нас все по негласкам решается...
— Спасибочки, Тарик!
— Рано еще благодарить, — сказал Тарик, чтобы Недоросль как следует проникся важностью предстоящей церемонии. — А пока вот тебе первое поручение: обежишь всех из моей ватажки и скажешь, что я назначил сбор на четыре часа послеполуденного времени. Знаешь ведь всех, кто у меня, и под какими нумерами живут?
— Железно, Тарик! Сначала к Данке, от нее отсюда ближе всех, потом к Байли, к Шотану, к Чампи... Я побег?
— Стрелой, — распорядился Тарик, приняв суровый вид. О
Недоросль шустро унесся по неделимой стороне, прямиком к двадцать третьему нумеру, где жила Данка-Пантерка, а Тарик пошел дальше. Когда у него за спиной послышался конский топот, он и не подумал обернуться: стука колес не слышно — значит всадник, а всадники на улице Серебряного Волка все же не такая уж редкость, чтобы на них оборачиваться, особенно Матерущему Школяру. Он только отступил к обочине: раз всадник — наверняка дворянин, толкнет конем запросто и задерживаться ради такой мелочи не станет, как конный солдат или Стражник из Верховых...
Однако топот копыт утих совсем близко за его спиной, и звучный уверенный мужской голос позвал:
— Эгей, Школяр!
Это могло относиться только к нему, поскольку других Школяров на улице не имелось, — и Тарик обернулся. В паре шагов от него нетерпеливо приплясывал великолепный каурый конь, похрапывая и роняя на землю
