«Ещё и на Димку сорвался, идиот. Он-то тут причём... Живёт весь последний месяц с собственными «тараканами» в голове, а я только и делаю, что масла в огонь подливаю. То словами, то делом. Состроил из себя загнанную лошадку и трясусь за поношенную шкуру – как будто она имеет какую-либо ценность! А думать о сыне надо – о том, которому я ещё в силах помочь. И это не эгоизм. Это та палка, которой ещё вчера нужно было огреть безысходность, а не думать, кто или что повинно во всём случившемся! Ведь Димка всё это время был рядом, безвозмездно подставлял своё детское плечико – и впрямь говорят, что только дети способны на искреннюю любовь, к тому же они легко всё чувствуют и понимают, – а я его так бессовестно предал».
Собственно, Холмин потому и отправился блуждать по топи спозаранок – потому что не мог заставить себя посмотреть в глаза Димке. К безысходности и духоте добавилась совесть – с этими тремя «тараканами» он и брёл по колено в воде, спотыкаясь о редкие кочки. Перешагивать стал, лишь когда совладал с двумя из трёх эфемерных существ. Осталось всего одно. Но самое коварное, что будет точить грудь изнутри до тех самых пор, пока что-то для себя не решишь. Точнее не покаешься.
Холмин смахнул со лба дождевую влагу и зашагал снова.
Складывалось впечатление, что погода не особо радует жителей Нижней Топи погожими деньками. Надо думать, всё дело в географическом положении – близлежащее болото установило на многие километры вокруг свои порядки. Постоянная низкая облачность, не прекращающийся дождь, духота вперемежку со смрадом. Исполинские деревья, что день изо дня насыщают атмосферу собственными испарениями. Всё сводится к неписаной истине: хочешь, живи и приспосабливайся, не хочешь – беги прочь, по добру. Пока не врос, не всосался, не сделался частью мерзостного скопления.
Чтобы прорости где-нибудь ещё.
Холмин споткнулся, подняв россыпь брызг. Чертыхаясь, принялся соскребать со штанин тину. Потом обернулся.
Среди ряски и клочков выдранной с корнями осоки что-то синело.
С трудом сдерживая рвотные позывы, Холмин наклонился, чтобы рассмотреть, обо что споткнулся. То ли проволока, какая, то ли шнур непонятно от чего... или и вовсе электрический кабель. Хотя откуда здесь взяться последнему?..
«А откуда взяться детским прыгалкам?»
Холмин протянул трясущуюся руку. Ухватился за выцветшую резину. Осторожно потянул на себя, страшась одного: того, что может быть привязано к противоположному концу странной находки. Прыгалки и впрямь не подались с первого раза. Скорее всего, за что-нибудь зацепились. В предыдущие домыслы Холмин отказывался верить наотрез. Кабалистика какая-то получалась, отдающая явным помешательством.
«Или белой горячкой! Хотя за что тут можно зацепиться? Деревьев поблизости нет, так что о подводных корнях не может идти и речи. Коряг вроде тоже не видно... Да и дно кажется сносным: в смысле, без тины».
Внезапно Холмин почувствовал, как у него трясутся ноги – нет, не от холода и не от чрезмерно выпитого. А от подсознательного голоса, который именно сейчас принадлежал отнюдь не ему. Но он был, он шептал, он предупреждал:
«...Знаете, местных мальчишек, как магнитом притягивает топь. Хотя в этом нет ничего странного – дети, они на то и дети... И сыну не позволяйте играть на болоте... Огни. Всё дело в них. Путники страшатся их, бегут незнамо куда, попадают в трясину и больше не возвращаются...»
Холмин побледнел... но, если сравнивать его теперешний цвет лица с прежним, сизо-зелёным, – он, вроде как, казался здоровее.
- Блаженный старик, – прошептал Холмин, ослабляя хватку. – Он вовсе не безумец. Это я – глупец.
Дальше Холмин сделал то, что не поддавалось никакому логическому объяснению. Его движение можно было списать лишь на спонтанность... или на любопытство. По крайней мере, так казалось ему самому в тот момент, когда он, взмахом кисти, наматывал торчащий из воды конец шнура на запястье и тянул на себя.
Топь забурлила. Такое ощущение, что под кромкой зловонной воды проснулся грязевой гейзер. Хотя, скорее, просто обвалилось дно, и вода заполнила невидимую подземную нишу, ранее заполненную болотным газом. Так или иначе, на глубине что-то происходило, причём Холмин не мог однозначно сказать, что именно. Однако он не стал ослаблять хватки и принялся тянуть рывками, с каждым разом всё увеличивая амплитуду движений.
И самое невероятное, что у него стало получаться!
Холмин вошёл в раж, от былого страха не осталось и следа – только непонятное щемящее ощущение в груди. Предчувствие чего-то такого, что он не сможет потом объяснить. Ни себе, ни другим. Даже поверить не получится, при том, что фактов будет хоть отбавляй.
Собственно, так и вышло.
Внезапно натяжение на противоположном конце прыгалок пропало. Холмин потерял равновесие и плашмя рухнул в воду. Во все стороны пошли мутные волны, поплыли лепестки оторванных кувшинок, закружилась, будто в водовороте ряска.
Первая мысль оглушила:
«А что если тут пробка, как в ванной?! Потянул за цепочку – и открылся слив! Только куда смоет – вопрос!»
Потом в нос хлынула вода, и стало уже не до бредовых мыслей. Холмин взмахнул руками. Резко выдохнул, разгибаясь по пояс в воде. Потом спохватился и принял стоячее положение. Из карманов брюк и куртки потекло.
- Чтоб тебя!.. – выругался Холмин, чувствуя, как неприятно липнет к телу намокшая одежда.
Дождь продолжал накрапывать, демонстрируя полнейшее безразличие к произошедшему с человеком.
Холмин свободной рукой смахнул с головы ряску. Злобно глянул на обвивший запястье шнур. Другой конец прыгалок по-прежнему скрывался в возмущённой воде. Однако было видно, что его больше ничто не держит. Да, тянет на дно, но этак без упорства. Просто усилием незначительного веса.
Холмин, позабыв про всё на свете, принялся наматывать прыгалки на локоть, как шпагат. Поначалу шнур оставался синим, поблекшим, однако потом позеленел, сделался скользким и почему-то неимоверно холодным, будто из морозилки только что. По всему, предмет детского озорства пробыл на дне не день и не два. Значительно дольше: может месяц, а то и год. Мелькнуло что-то белое, округлое, с множеством лапок.
Холмин невольно замер.
В голове одна через другую скакали разрозненные мысли:
«Что за тварь болотная? Рак? Нет, не может быть. Раки живут в проточной воде, в болотной мути им и часа не продержаться!»
Тут же возникли аналогии с фильмом про пришельцев. «Чужие». У них точно такие же личинки, которые откладывают эмбрион в пищевод человека. Там гад развивается, крепнет, после чего вырывается наружу сквозь грудную клетку.
- Так, спокойствие, – Холмин выдохнул, задержал дыхание и, вздохнув полной грудью, принялся рассуждать, как ему казалось здраво: – Это вовсе не инопланетный монстр. Какая-нибудь отожравшаяся сколопендра. Или любая друга болотная тварь – много ли ты о них знаешь, ботаник хренов?
Сердце забилось ровнее, и Холмин снова потянул за прыгалки.
По воде пошла волна. Докатилась до ног. Разошлась по сторонам. Сомкнулась позади.
Об глень что-то стукнулось.
Холмин кое-как преодолел себя, поднял руку.
То, что предстало его взору и впрямь не поддавалось никакому логическому объяснению. Хотя было реальным, материальным и осязаемым. Вопрос в том: что теперь с ним делать, раз уж выудил на свой риск и страх?
«Лучше бы и впрямь сколопендра была! Или мокрица. Последних ведь даже в банки консервные иногда случайно закатывают вместе с рыбой! Гадость хоть и несусветная, но хотя бы от мира сего. А так...»
Холмин смотрел на белую перчатку от скафандра и медленно сходил с ума. Пальцы держали намертво, так, словно данная часть экипировки космонавта принадлежала человеку, столкнувшемуся с чем-то ужасным. Он ухватился за единственную «соломинку», в надежде спастись, но не вышло. Его удержали. Что-то с той стороны оказалось намного сильнее Холмина. Сильнее и осведомлённее. Оно просто играло. А победив, принялось просто наблюдать за поверженным противником, который именно сейчас походил на маленького мальчика, отыскавшего в песочнице оброненную взрослым вещь. Он не знает, что с ней делать, хотя и знает, для чего именно она предназначена. Так и Холмин не знал, что теперь ему со всем этим делать.
На всякий случай он обернулся. Потом посмотрел по сторонам.
На серое небо.
И тут его осенило: если что и есть, то оно непременно прячется под водой! Снуёт по вязкой тине. Пускает зловонные пузыри.
Подкрадывается.
Словно подтверждая мысль, чуть в стороне булькнуло.
Холмин попятился. Споткнулся. Вновь шлёпнулся в воду. Попытался тут же подняться, но не вышло – прыгалки опутали предплечье, не позволяя нормально двигаться. Рядом продрейфовала, как айсберг, перчатка.
И Холмин понял, что знает, кому она принадлежит! Давно уже знает, просто боится принять страшную данность.
