Страшно ругаясь, он поднялся с пыльной мостовой и вдруг завопил:
— Бумажник!
И бросился преследовать во мраке франтоватого парня.
Жак не стал вдумываться в это дело.
Однако такая «работа» не привлекала его.
Он пошел к знакомому негру.
Негра звали господин Минюи, что значит «полночь». Так прозвали его марсельские весельчаки за его черноту.
Бар «Носорог» был ярко освещен. Над его входом причудливо вертелось огненное колесо. Люди входили и выходили из его стеклянной двери.
Зная, что швейцар ни за что не пустит его с этого входа, Жак проскользнул на темный двор, чтоб пройти с заднего хода. Он ходил тут уже много раз.
Повар, вертевший у двери мороженое, не удержал его, ибо хорошо знал Жака в лицо.
Он только крикнул ему:
— Что ж не в форме!
— По дороге домой, — коротко ответил Жак.
Пройдя каменный коридор, он заглянул в контору.
Минюи сидел за американскою конторкою и как-то странно теребил свои курчавые волосы. Он был очень красив, этот Минюи в своем фраке и ослепительно белом воротничке.
Жак осторожно вошел, слегка постучавшись.
Негр вдруг вскочил, словно его ужалил тарантул, и замер, с ужасом глядя на Жака.
— В чем дело? — пробормотал он.
— Виноват, мосье… Нет ли работы, мосье?..
Минюи молча сел на свой стул, словно все еще не пришел в себя.
— Работы! — пробурчал он, наконец, и вдруг заорал: — К дьяволу!
И бросился на Жака с поднятыми кулаками.
Жак так и выкатился на двор.
Он был в полном недоумении.
Минюи никогда не обращался с ним так грубо.
— Ах, черномазый дьявол! — прошептал Жак, — ну, погоди ж ты у меня!
Выйдя на улицу, Жак почувствовал свое полное одиночество. Пожалуй, он зря так круто обошелся с господином Шамуа. Теперь в тот квартал не сунешься, а там у него были кое-какие знакомые.
Ему вдруг вспомнился странный совет, который дал франтовый парень.
«Разве попробовать? — подумал Жак, — ведь не бросят же меня в море, а если и бросят, — не велика беда… Все равно погибать».
Рассуждая так, Жак врал самому себе: погибать ему не хотелось.
Он был очень молод, очень предприимчив, а главное, его соблазняла мысль работать на пароходе. Уж очень много интересных вещей рассказывали ему моряки.
Жак дошел до того мола, где он встретился с франтоватым парнем.
Пароход стоял на прежнем месте, но по некоторым признакам было видно, что он собирается наутро отчалить.
Где-то в его недрах начинало мерно биться паровое сердце.
Очевидно, приказано было держать машину под парами.
На корме Жак прочел название парохода — «Габония».
На пароходе было темно и на корме среди канатов раздавался чей-то мерный храп.
По набережной расхаживал часовой.
Между пароходом и молом было расстояние всего в два или три фута. Черная стена парохода круто уходила вниз. Слышно было, как внизу плескалось море, но в темноте воды не было видно.
Жак выждал, когда часовой отвернулся от него, а затем с ловкостью кошки перемахнул на пароход.
Он сразу съежился, чтоб его нельзя было заметить с пристани, и стал ощупью пробираться среди груды канатов.
Храп на секунду прекратился.
— Это ты, Клод? — послышался сонный голос.
Затем храп раздался снова.
Жак замер было на месте, но затем продолжал свой путь.
Большой фонарь, горевший на пристани, погас.
Стало вдруг совершенно темно, и Жак услыхал ругань часового на пристани.
— Если они не будут следить за фонарями, я отказываюсь сторожить. Черти! Дармоеды! Разве тут что-нибудь увидишь? Я же докладывал надзирателю, что фонарь начинает дурить. Сволочи!
Жак, воспользовавшись темнотою, стал быстро пробираться к тому месту, где, по его мнению, должен был находиться вход и трюм.
«Лишь бы люк не был заперт», — подумал он и тут же решил: — А заперт — не велика беда. Вернусь обратно».
И в этот самый миг он вдруг полетел куда-то в пространство. Еще миг — голова его ударилась обо что-то твердое, целый сноп зеленых и красных искр посыпался у него перед глазами и он потерял сознание.
Утром 16 июля было настоящим праздником для газетных торговцев.
Газеты раскупались нарасхват, и люди натыкались друг на друга, читая на ходу.
Дело в том, что в этот день все марсельские газеты вышли с подзаголовком, напечатанным крупным шрифтом:
«Таинственное убийство Жана Лактьера».
Жан Лактьер был одним из наиболее видных марсельских граждан. Сын богатого судовладельца, он продолжал торговые операции своего отца, которые состояли главным образом в покупке слоновой кости у негрских племен Нижней Гвинеи. Но Жан Лактьер не ограничился одною только наживою. Он проник в самые недра африканского материка, изучая нравы и обычаи негрских племен, живших по течению реки Конго и еще дальше в совершенно еще неизвестных местностях. Постепенно он превратился из торговца в ученого исследователя и напечатал две толстые книги о неграх, которые были признаны весьма ценными. Несколько раз храбрый путешественник подвергался смертельной опасности, но это только еще больше подзадоривало его. Он собрал замечательную коллекцию негритянской посуды, оружия, идолов и т. п.
Его дом в Марселе был настоящий музей, посещавшийся многими европейскими и американскими учеными. Суровый и негостеприимный по нраву, он пускал к себе в дом с большим выбором. Негров он не считал за людей, и его книга «Негры и рабочий скот» вызвала в ученом мире оживленную полемику. Во время одного из его путешествий в тропическом лесу на него напал удав и обвил его своими пестрыми кольцами. Спутник Лактьера не растерялся и убил чудовище из револьвера. Но удав успел сломать ему руку и ногу. С тех пор Жану Лактьеру пришлось отказаться от путешествий. Он поселился навсегда в Марселе, был избран в муниципальный городской совет, писал статьи по экономическим вопросам, главным образом касаясь колониальной политики Франции. Иногда он гулял по набережной, опираясь на свой костыль.
Его знали все марсельцы, а няньки пугали им своих капризных питомцев, так как у него было в самом деле очень строгое лицо. Опаленное тропическим солнцем, оно навсегда осталось смуглым, что придавало ему еще больше суровости.
И вот теперь этот самый Жан Лактьер оказался героем газетной сенсации.
Посмотрим, что писал по этому поводу «Марсельский обозреватель», самый осведомленный орган, имевший в числе своих корреспондентов лучших сыщиков.
«Вчера вечером Жан Лактьер по обыкновению работал в своем кабинете. Слуга его Этьен говорит, что, находясь все время поблизости от кабинета, он не слыхал никакого подозрительного шума. Обратил он внимание лишь на то, что телефон, стоявший в кабинете на столе, звонит уже несколько раз, но господин Лактьер не брал, по-видимому, трубки. Этьен сначала решил, что его барин просто не хочет отрываться от работы и потому не отвечает. Однако он тут же сообразил, что в таком случае было бы проще выключить телефон, тем более, что звонки следовали один за другим, а господин Лактьер был очень раздражителен. Наконец, встревоженный какими-то смутными догадками, Этьен решил заглянуть в кабинет. Он увидел, что его хозяин сидит в кресле перед столом, страшно скрючившись и положив голову на стол.
Этьен подумал было, что тот спит, но его поразила неестественность позы и странная неподвижность тела.
Он осторожно подошел и увидал, что все кресло залито кровью. Этьен закричал, и вся прислуга сбежалась. Немедленно дали знать полиции. Вызванный по телефону врач констатировал смерть от раны, нанесенной в спину ножом.
Комната была тщательно обследована. Большое окно кабинета, представляющее собой сплошное стекло, оказалось запертым и стекло целым.
Стало быть, надо предполагать, что убийца проник через дверь.
Никаких следов борьбы не было заметно. Очевидно, смерть последовала мгновенно и неожиданно. Одно обстоятельство придает всему происшествию особую таинственность. Золотой портсигар, лежавший на столе, а также деньги, находившиеся в незапертой шкатулке, оказались целы. Не был снят с пальца убитого и перстень с изумрудом очень большой ценности. Очевидно, целью убийства не был грабеж. Прислуга, подвергнутая строжайшему допросу, не могла ничего сообщить. Только негритенок, работающий на кухне, говорит, что видел высокого человека с рыжими усами, проходившего через кухню приблизительно около того времени, когда Этьен начал прислушиваться к телефонным звонкам. Однако и он не уверен, что ему это не померещилось, так как он только что проснулся. Больше в кухне в это время никого не было.
Следствие продолжается».
Южане падки на всякие сенсации, тем более, что в то время в мире не происходило ничего такого, что могло бы особенно занять легкомысленные умы.
