Южане падки на всякие сенсации, тем более, что в то время в мире не происходило ничего такого, что могло бы особенно занять легкомысленные умы.
Около дома Лактьера толпились люди, ожидающие новостей. Шныряли газетные репортеры со своими велосипедами.
Говорили, что из Парижа выписан знаменитый сыщик Шарль Рекло. Однако пока всем приходилось довольствоваться описаниями комнаты убитого и его биографией.
Больше газеты не могли сообщить ничего интересного.
Знаменитый Шарль Рекло приехал на другой день, но не пожелал принять ни одного корреспондента. Обиженные газеты принялись подсмеиваться над знаменитым сыщиком, который окружал себя такой таинственностью. Появилась карикатура, где сыщик был изображен сидящим под стеклянным колпаком.
Но тот продолжал держаться величественно и независимо.
Швейцар гостиницы «Терминус», где жил Шарль Рекло, на вопросы бесконечных посетителей неизменно отвечал:
— Господин Рекло никого не принимает.
Когда Жак очнулся, он долго не мог сообразить, где он.
Кругом был совершенный мрак.
Лежал он на чем-то мягком, но в то же время он испытывал какое-то легкое постоянное трясение, сопровождаемое глухим шумом.
Жак поднял руку.
Рука не уткнулась ни в какую преграду, да и дышать было довольно легко. Значит, он не в гробу.
Жак припомнил все, что с ним произошло, и сообразил, что он находится в трюме «Габонии». Очевидно, он в темноте провалился в люк и треснулся обо что-то головою.
— Ну и положение, — пробормотал он и попытался приподняться.
Он тотчас же опять упал вне себя от ужаса.
Цепкая рука впилась ему в горло и повалила на спину.
— Будешь ты молчать? — прошептал голос на таком ломаном французском языке, какого Жак не слыхал еще во всю свою жизнь.
— Буду, — прохрипел он, чтобы не быть окончательно задушенным.
Рука словно растаяла во мраке.
Жак молчал, не зная, что предпринять.
Было очевидно, что кто-то залез в трюм тайком, так же, как и он, и не желает быть обнаруженным.
В конце концов это мог быть такой же бедняк, как и он.
Жаку было не по себе. Он чувствовал слабость во всем теле, сердце его усиленно билось, а во рту пересохло.
Он понял, что это дает себя чувствовать голодовка.
Его таинственный компаньон, очевидно, совершенно не шевелился, ибо никакого шороха кругом не было слышно. Окликнуть его Жаку было как-то жутко.
Чтоб не чувствовать голода, Жак принялся было кусать палец, но это мало помогло.
А мерное потряхивание продолжалось. Казалось, что рядом дышит и фыркает какое-то чудище.
«Очевидно, мы уже вышли в море», — подумал Жак.
При мысли, что теперь там наверху сияет яркое южное солнце и легкий ветерок веет по синему морю, Жака взяла досада. Он мысленно выругал парня, посоветовавшего ему залезть в трюм.
«Лучше уж подохнуть на свежем воздухе, чем в этой могиле. Дают советы, болтают языком, благо, не им играть в мертвеца».
Он хотел заснуть, но сон бежал от него, словно испуганный стуком крови в его висках.
К тому же и лежать было очень неудобно. «Габония» была, по-видимому, нагружена пустыми бочками.
Прошло еще несколько часов, и муки сделались нестерпимыми. От моряков Жак слыхал, что когда голодаешь, нужно как можно сильнее перетянуть себе живот. Но у него не было ремня.
«И чорт выдумал эти подтяжки», — думал Жак, приходя все в большее и большее отчаяние. Заговорить снова он не решался. Почувствовать вторично на своем горле стальные пальцы? Ни за что на свете…
Однако в конце концов от духоты и голода сознание стало у него мутиться. Вдобавок во рту пересохло совершенно, и ужасно хотелось пить.
Он не выдержал и слегка застонал.
Впрочем, он тут же раскаялся в этом и невольно схватился за горло.
Однако рука на этот раз не вцепилась ему в глотку.
Вместо этого Жак вдруг почувствовал во мраке под самым своим носом запах хлеба.
Он протянул руку, схватил хлеб и принялся жевать.
— Пей, — произнес в темноте голос все с тем же ужасным акцентом.
И в рот Жака уткнулась фляжка с водою.
«Этот устроился с удобством», — подумал Жак, жадно глотая воду.
Теперь он стал чувствовать себя гораздо спокойнее.
Если бы не мрак и не духота, он был бы даже доволен.
Однако заговорить он все же не решался.
Голос в темноте между тем пробормотал:
— Насытил ли тебя хлеб и утолила ли вода?
— Спасибо, — прошептал Жак как можно более почтительно.
С таким человеком не приходилось ссориться.
— И ты опять силен?
— Да.
— Когда ты вновь почувствуешь в животе пустую яму и в горле высохший ручей, ты позовешь меня, но так тихо, как ходит кошка.
«Однако он недурно изъясняется, — подумал Жак, — видно, порядочный человек».
— А вы не знаете, — спросил он, — как вылезти из этого трюма?
— Знаю, но не скажу тебе. Тебе знать это все равно, что знать сколько пальм в лесах Киотао.
— Почему же? — робко прошептал Жак.
— Потому что я задушу тебя, если ты сделаешь шаг.
Жак поспешил прервать разговор, принимавший неприятный оборот.
— Значит, мы будем сидеть в трюме? — решил он спросить, помолчав часа два.
— Я сидеть, а ты лежать… А иногда я лежать, а ты тоже лежать.
— А надолго у вас хватит провизии?
— На десять солнечных кругов…
— А потом?
— А потом мне принесут еще на десять кругов.
Жак почувствовал к странному незнакомцу глубокое почтение.
Вот так можно пускаться в путешествие.
— А мы не задохнемся здесь?
— Если мы задохнемся, то ведь после не мы будем плакать об этом.
— Так-то оно так… но говорят, задыхаться вообще очень… неприятно.
— Думающий о весельи пусть идет петь песни и топтать ногами пустую землю. Разве ты пришел сюда, чтобы трубить в трубу радости?
Жак хотел сказать, что он не пришел сюда, а шмякнулся, как идиот. Но он боялся как-нибудь разозлить невидимого спутника.
Пароходная машина продолжала работать все так же мерно и упорно.
— А куда мы едем? — спросил Жак.
— Туда, где на песке отпечатываются пятки людей.
— Где же это такое?
— У тебя десять языков, что ты не даешь отдохнуть одному из них, — строго прошептал голос. — Да разбухнут слова у тебя во рту.
Жак на этот раз умолк надолго.
Над головой порой слышался какой-то грохот, словно бегали люди.
Должно быть, матросы исполняли какие-нибудь приказания.
Недурно было бы сейчас очутиться на палубе. А тут даже не разберешь, что сейчас — ночь или день.
И как это он отважился сделать такую глупость?..
Когда ему снова захотелось есть, он нерешительно намекнул на это.
Теперь в темноте запахло каким-то очень вкусным сухарем, а в рот полилось холодное кофе.
«Лихо! — подумал Жак, — ах, если бы не духота».
Он осторожно повернулся на бок и заснул, решив не думать о будущем.
Когда он снова проснулся, картина не изменилась.
Такой же мрак окутывал его, все так же трудно было дышать и все так же постукивала пароходная машина.
— А далеко до той страны… где… у людей пятки в песке? — спросил он с некоторым страхом.
— Разве кто-нибудь считал волны на великой воде?
— Трудновато сосчитать, — согласился Жак.
Его успокаивало только то, что он до сих пор еще не задохся. Очевидно, как ни скудно проникал сюда воздух, он все же находил для себя невидимые щели и ходы.
«Поживем — увидим», — подумал Жак.
Он старался развлечь себя, вспоминая свою марсельскую жизнь. Но как нарочно лезли в ум только самые мрачные истории. Медальон, оказавшийся причиной стольких несчастий, не выходил у него из головы.
Потом ему вспомнилось странное видение, явившееся ему, когда он глядел в подзорную трубу. Как это возможно, чтобы у человека не было головы? И зачем он взмахнул рукою? А может быть, эти трубы всегда показывают все шиворот-навыворот.
Стуки шли, но день и ночь сливались в беспросветном мраке. Если бы не еда и не сон, Жак умер бы с тоски.
— Как вы думаете, долго мы уже плывем? — спросил он однажды.
Ответ последовал не сразу.
— Еще два дня мы будем есть старую пищу и утолять жажду мертвыми плодами.
Мертвыми плодами незнакомец называл фруктовые консервы, ибо вода протухла.
— А потом?
— Нам принесут еще.
— Значит, мы едем неделю?
— Пусть слова разбухнут у тебя во рту, — опять сердито проговорил незнакомец.
Прошло еще много часов.
Однажды Жак проснулся со странным ощущением потери. Ему чего-то не хватало и он испытывал какое-то беспокойство. Словно он во сне что-то потерял.
Вдруг он понял причину этого: не было слышно стука машины.
Мертвая тишина царила кругом.
