Отчетливо помню, как мы отплыли из Стокгольма в нашем рыболовном шлюпе в третий день апреля 1829 года и взяли курс на юг, оставив по левому борту остров Готланд, а справа — остров Эланд. Несколько дней спустя мы обогнули Сандемар и углубились в узкий пролив, отделяющий Данию от скандинавского берега. В положенное время мы стали на якорь в гавани Кристиансанна, где два дня отдыхали, а затем направились, огибая скандинавский берег, на запад, в направлении Лофотенских островов.
Отец был в приподнятом настроении: последний улов, который мы вместо одного из портовых городков на скандинавском побережье продали в Стокгольме, принес нам превосходную и достойную выручку. Его особенно радовала удачная продажа слоновьих бивней, найденных им на западном берегу Земли Франца-Иосифа во время одного из северных плаваний минувшего года; он надеялся, что и на сей раз нам повезет и вместо трески, сельди, макрели и лосося мы сможем загрузить наш маленький шлюп слоновой костью.
Мы дали себе несколько дней отдыха в Хаммерфесте, на широте семидесяти одного градуса и сорока минут. Здесь мы провели неделю, запасаясь дополнительной провизией и бочонками с питьевой водой, а затем взяли курс на Шпицберген.
Первые дни мы плыли по открытому морю, пользуясь попутным ветром, но вскоре столкнулись с ледовыми полями и большим количеством айсбергов. Судно побольше нашего рыбацкого шлюпа не сумело бы пересечь лабиринт айсбергов или пробраться по едва заметным каналам между льдинами. Чудовищные ледяные горы являли бесконечную череду хрустальных дворцов, грандиозных кафедральных соборов и фантастических горных хребтов; они недвижно высились, как мрачные стражи, нависали над нами, точно скалистые пики, и с безмолвием сфинксов отражали напор беспокойных волн сердитого моря.
С трудом избежав множества опасностей, мы 23 июня достигли Шпицбергена и недолгое время простояли на якоре в заливе Вийде. Рыбная ловля шла удачно. Затем мы подняли якорь, миновали пролив Хинлопена и двинулись вдоль Северо-Восточной Земли.[2]
Когда с юго-запада налетел сильный ветер, отец сказал, что нам стоит воспользоваться им и сделать попытку добраться до Земли Франца-Иосифа, где он в минувшем году случайно нашел бивни мамонта, которые продал за такую хорошую цену в Стокгольме.
Никогда, ни до, ни после, не видел я столько морских птиц; их было так много, что они покрывали, подобно ковру, прибрежные скалы, а стаи их затмевали небо.
Несколько дней мы плыли вдоль скалистого берега Земли Франца-Иосифа. Благоприятный ветер наконец позволил нам достичь западного берега, и после суток каботажного плавания мы очутились в прекрасной бухте.
Нелегко было поверить, что она находится на крайнем Севере. Вокруг все зеленело, цвели растения и, хотя общая площадь этого места не превышала акра или двух, воздух был теплым и неподвижным. Видимо, именно здесь сильнее всего ощущалось влияние Гольфстрима.[3]
У восточного берега мы заметили много айсбергов, но с западной стороны море оставалось чистым. Далеко на западе, однако, виднелись ледовые пласты, а еще дальше к западу лед громоздился грядами небольших холмов. Перед нами и прямо на север лежало открытое море.[4]
Мой отец горячо верил в Одина и Тора и часто говорил мне, что они были богами, пришедшими из мест, которые расположены далеко за пределами «Северного Ветра».
Существует легенда, объяснял отец, что на крайнем Севере лежит страна прекрасней всех земель, известных смертным, и что населяют ее «избранные».[5]
Страсть, рвение и религиозный пыл моего доброго отца воспламенили мое юношеское воображение, и я воскликнул: «Почему бы не поплыть к этой благословенной земле? Небо ясно, дует попутный ветер и перед нами раскинулось открытое море».
Даже теперь я вижу мысленным взором выражение радостного удивления на его лице. Он повернулся ко мне и спросил: «Сын мой, готов ли ты отправиться со мною и исследовать места, куда не добирался еще ни один человек?» Я ответил утвердительно. «Очень хорошо», — сказал он. — «Да защитит нас бог Один!» С этими словами отец быстро поднял паруса, бросил взгляд на компас, направил нос шлюпа прямо на север, к открытой воде — и наше путешествие началось.[6]
Солнце, как обычно в начале лета, стояло низко над горизонтом. До наступления ледяной зимы оставалось еще почти четыре месяца дневного света.
Наш маленький шлюп рванулся вперед, словно ему, как и нам, не терпелось пуститься в приключение. Через тридцать шесть часов мы потеряли из виду наивысшую точку береговой полосы Земли Франца-Иосифа. Похоже было на то, что нас подхватило сильное течение, идущее на норд-норд-ост. Далеко справа и слева виднелись айсберги, но наш маленький шлюп преодолевал проливы, пробирался по каналам — местами таким узким, что судно больших размеров непременно оказалось бы затерто льдами — и снова выходил в открытое море.
На третий день мы подошли к какому-то острову. Его омывали морские волны, свободные от льда. Отец решил высадиться и посвятить день исследованию острова. Эта новая земля была лишена деревьев, однако на северном берегу мы нашли большое количество плавника. Некоторые древесные стволы имели сорок футов в длину и два фута в диаметре.[7]
Проведя день за осмотром острова, мы подняли якорь и в открытом море направили шлюп на север.[8]
Помню, что мы с отцом ничего не ели на протяжении почти тридцати часов. Возможно, сказывалось напряженное волнение, которое мы испытывали в связи со странным путешествием в далеких северных водах, куда, по словам отца, не заходил еще ни один корабль.
Мы ожидали встретить в этих местах пронзительный холод, но в действительности погода была теплее и приятнее, чем в Хаммерфесте, на северном берегу Норвегии, шестью неделями ранее.[9]
Мы оба откровенно признали, что очень голодны, и я без промедления приготовил обильную трапезу из продуктов, хранившихся в нашей хорошо оснащенной кладовой. После того, как мы с большим усердием воздали должное этому пиршеству, я сказал отцу, что чувствую сонливость и собираюсь подремать. «Очень хорошо», — отвечал он, — «я стану на вахту».
Не могу точно сказать, сколько времени я проспал; знаю только, что был грубо разбужен ужасающим сотрясением всего шлюпа. К своему удивлению, я увидел, что отец спит глубоким сном. Я громко позвал его, он зашевелился и поспешно вскочил на ноги. Если бы он тотчас не вцепился в планширь, то наверняка очутился бы среди кипящих вокруг волн.
Бушевала яростная метель. Ветер дул прямо по корме, заставляя шлюп мчаться вперед с невероятной скоростью и грозя всякий миг его опрокинуть. Нельзя было терять ни минуты; мы должны были немедленно спустить паруса. Наш шлюп конвульсивно содрогался. Утром мы видели по левому и правому борту айсберги; к счастью, на север пролегал открытый водный путь. Останется ли он таким и впредь? Впереди, опоясывая слева направо весь горизонт, сгущался парообразный туман или дождевая взвесь, переходившая у кромки воды в густой черный цвет египетской ночи; белая вверху, как облако пара, полоса тумана постепенно терялась из виду, смешиваясь с огромными белыми хлопьями падающего снега. Мы не могли знать, скрывает ли туманная полоса предательский айсберг или иную невидимую преграду, о которую разобьется вдребезги наш маленький шлюп, отправив нас обоих в водяную могилу, либо представляет собою обычное для арктического тумана явление.[10]
Не знаю, каким чудом мы избежали всех препятствий и не разбились. Помню, как наше суденышко трещало и стонало, словно все его сочленения были сломаны. Оно раскачивалось и дергалось взад и вперед, будто оказалось во власти буйного подводного течения, угодило в водоворот или скрытую под волнами воронку.
К счастью, наш компас был прикреплен к брусу длинными винтами. Большая часть провизии, однако, рассыпалась по камбузу и была смыта волнами, и если бы мы с самого начала не привязали себя веревками к мачтам, то в свою очередь были бы смыты в бушующее море.
Среди оглушительного грохота бешеных волн послышался голос отца. «Мужайся, сын мой», — кричал он. «Один — бог вод, спутник храбрых, и сила его с нами. Не бойся!»
Несмотря на его слова, мне казалось, что ужасной смерти нам никак не избежать. Наш маленький шлюп набрал воды, густой и быстро падающий снег слепил глаза, волны с шапками белой пены в безумной ярости перекатывались через палубу. В любой миг мы могли столкнуться со льдиной. Гигантские валуны вздымали нас к вершинам подобных водяным горам волн, затем швыряли вниз, в морскую пучину, словно наш шлюп был хрупкой скорлупкой. Гигантские белопенные волны, как огромные стены, вставали со всех сторон.
Это чудовищное, невыносимое испытание страхом, это напряженное ожидание неминуемой катастрофы, эти пытки неописуемого ужаса продолжались более трех часов, и все это время свирепый ветер нес нас вперед. И вдруг, внезапно, точно устав от своих исступленных атак, ветер начал смирять свою ярость и постепенно утих.
