— И горчицу?
— И горчицу тоже. А не поставь — так орать будет, что хоть из дому беги!
— Мне необходимо два-три кубика крови ребенка, — неожиданно заявил Ганьский, на которого Жанетта Геральдовна произвела сильное впечатление. Увидев недоумение на лицах гостей, ученый пояснил: — То есть два-три миллилитра. Но учтите: никаких поликлиник — только в частном порядке! Возьмите с собой сумку со льдом, поместите туда пробирку с кровью и как можно быстрее ко мне. С сегодняшнего дня строжайшая диета! — Лицо ученого сделалось напряженным. — Никакой горчицы! Побольше соков, протертые фрукты, овощи, каши, отварное мясо. Молочные продукты — обязательно из молочной кухни. Я жду вас с кровью. И вот еще что: договоритесь с медсестрой — необходимо будет в течение двух часов внутримышечно ввести тот препарат, который я дам утром следующего дня.
* * *
Уже несколько суток дух Шнейдермана витал в съемной квартире Виолетты. Второму человеку в партии здесь нравилось. Ему нравилось буквально все, но больше всего сама Виолетта. Молодую женщину не посещало дурное настроение! Даже когда Боб Иванович случайно наступил на хвост ее любимому коту и тот завизжал так, что перепугал попугая, жившего в огромной клетке, реакция Виолетты была выражена одной фразой: «Бибик, ходи осторожнее».
К коту Шнейдерман относился нейтрально, попугая же с первого дня недолюбливал за то, что тот слишком много говорил, и чаще всего невпопад. Дурное влияние телевизора не обошло стороной австралийскую птицу: она повторяла целые фразы из телевизионных передач. А на третий день своего пребывания в квартире гость птицу невзлюбил по-настоящему, обнаружив, что пернатый позаимствовал элементы и из его речи.
— Как дела, любимая? — услышал Шнейдерман, выходя из туалета.
Вместе со словами «Закрой клюв, дятел!» попугай получил огромное банное полотенце на клетку, после чего замолчал. Виолетта, вернувшись с работы и не услышав привычное «Привет, мамочка», сразу поняла, в чем дело. Она, мягко улыбаясь, попросила Боба Ивановича более не применять подобный метод воздействия на пернатого друга.
Спустя день хвост кота пострадал вновь, и Барсик поменял образ жизни: забивался в щель между диваном и стеной, и никакими уговорами его не удавалось выманить. Кот покидал убежище, лишь когда Шнейдерман закрывал дверь квартиры снаружи. Но самые удивительные изменения произошли с попугаем: он начал заикаться, повторяя одну и ту же фразу: «В Гвадалахаре побывать я не успею…»
— Где он набрался этого? — удивлялась Виолетта.
— По телевизору и не такое услышишь, — откликнулся Шнейдерман.
* * *
Аполлон Юрьевич получил пробирку с кровью в десять утра, и сразу загудела центрифуга, разделяя кровь на фракции.
Ученый вышел из комнаты под утро следующего дня весьма и весьма утомленным. Он проследовал на кухню к телефону. Как назло, номер Вараниева найти не удавалось, а время было дорого. И Аполлон Юрьевич позвонил Макрицыну. Еврухерий не спал: головные боли, мучившие его последние несколько месяцев, с начала недели усилились и делали ночной сон рваным и неглубоким, к врачам же ясновидящий идти категорически не хотел. Сообщив номер телефона, он изъявил желание повидаться.
Ганьский связался наконец с председателем:
— Срочно приезжайте! И пусть мамаша с младенцем немедленно едет к медсестре, чтобы не терять время.
Примчавшийся вскоре Вараниев положил изготовленный ученым препарат в сумку со льдом и бегом вернулся к поджидавшему его такси. Не прошло и часа, как Велику была сделана инъекция, о чем председатель радостно доложил Ганьскому.
— Очень хорошо, — резюмировал Аполлон Юрьевич, растягивая «ч», — мне необходимо видеть ребенка каждые две недели. Через месяц-полтора можно будет судить о результатах. Да, вот еще что: есть вероятность повышения температуры. Можно вызвать врача, но никаких лекарств без звонка мне.
Легко перекусив, Аполлон Юрьевич, отправился наконец отдыхать. Проснулся под вечер, когда Марина, вернувшаяся с работы, хлопотала над ужином. Ученый чувствовал себя уставшим и разбитым. Переутомление давало о себе знать: за прошедший месяц он похудел на семь килограммов.
* * *
На следующий день, как обычно ни свет ни заря, явился Макрицын. Ганьский не видел его больше месяца и сразу отметил перемены, произошедшие с другом, — правый глаз ясновидящего был выпучен, как у больного базедовой болезнью, но левый оставался нормальным. Прямо с порога Еврухерий обратился к ученому:
— Полоша, хочу посоветоваться с тобой: что-то мне не по себе. Примерно год назад или чуть-чуть раньше у меня появилась способность читать чужие мысли — на улице, на выступлениях. Но начала болеть голова. Читать мысли мне становится все легче, а голова болит все сильнее. А теперь вот с глазом что-то непонятное. По ночам просыпаюсь — голова болит, очень есть хочется, в правом ухе шумит, будто вода попала. Как ты думаешь, может, я слишком переутомляюсь?
— Сколько выступлений ты проводишь за месяц? — спросил Ганьский.
— Когда два, когда пять.
— А остальное время?
— Сплю, вечерами гулять хожу. Иногда с женщинами встречаюсь. Ну, в магазин сбегаю, белье в машинку запущу, подмету в квартире. Партийными делами занимаюсь, но немного. Вот и все, — подытожил Макрицын.
Аполлон Юрьевич несколько минут ходил по комнате, пока не сформулировал свое мнение:
— Уверен, что это не переутомление. Если бы оно давало такие последствия, то у меня оба глаза размером с мяч стали бы, а голова разорвалась, как противотанковая мина. Мой тебе настоятельный совет: обратись к хорошему врачу. Если не найдешь — дай знать, я попытаюсь тебе помочь.
Приятели поговорили немного о порче, сглазе, привороте и нашли полное взаимопонимание и абсолютное совпадение позиций: оба считали все это шарлатанством. Макрицын вновь спросил у Ганьского, почему он носит черные очки в квартире. А тот опять ушел от ответа.
Со дня передачи Вараниеву препарата для Велика ученый не занимался трудоемкими научными работами — он решил отдохнуть. Это отнюдь не означало, что Аполлон Юрьевич самоустранился от науки. Он трудился, но не изнурительно, по семнадцать-восемнадцать часов в день, а в два-три раза меньше. И занимался лишь тем, что являлось для него чем-то средним между наукой и хобби: дописал и отредактировал третью, последнюю книгу «Почерк — зеркало личности. Трактовка описок при левостороннем наклоне»; передал редактору издательства последние пять стихотворений для сборника «Оттенки теней»; написал вступительную статью к сигнальному экземпляру поэмы Залпа «Игры амплитуд»; съездил в город на Неве, где выступил с докладом на Международном симпозиуме по перспективным направлениям изучения биохимии гена. С Мариной посетили несколько выставок, по большей части художественных, побывали в театрах и послушали музыку Брамса в консерватории. Чаще обычного общался с Евгением, нанесли визит Кемберлихину и посидели в дорогущем ресторане, где отведали редких морских гадов, и остались весьма довольны ужином. Помимо прочего, Ганьский перечитал трилогию Фейхтвангера. Получил огромное удовольствие от некоторых из ранее не читанных стихов Бодлера и Вийона.
Почти ежедневно вечерами по нескольку часов гулял с супругой по центру Москвы. За это время истощенная нервная система ученого восстановилась практически полностью, появился аппетит, и ему приходилось себя сдерживать, постоянно памятуя о предрасположенности к избыточному весу.
Минула неделя, которую ученый посвятил отдыху. Наступил срок первого и очень ожидаемого им визита Вараниева и Хвостогривовой с Великом.
— Итак, уважаемые господа, к делу, — заговорил Ганьский после приветствий. — Мне, признаться, не терпится осмотреть ребенка. Смею предположить, что вам, в свою очередь, не терпится услышать мое заключение. Не так ли?
— Вы абсолютно правы, — подтвердил Вараниев.
— Будьте любезны, Жанетта Геральдовна, расскажите все, что сочтете важным, относительно ребенка. Я имею в виду замеченные вами изменения со дня введения препарата и по сегодняшний день.
Времени на обдумывание Хвостогривовой не требовалось — ее так и распирало высказаться. И костромская дама выдала:
— Жрет по-другому!
Обычно сдержанный, Аполлон Юрьевич дал волю эмоциям:
— Да что вы все «жрет» и «жрет»?! Прошу вас, выбирайте слова! По вашему мнению, насколько сильно похож Велик на того ребенка, которого вы имели несчастье потерять?
«Мамаша» посмотрела на председателя — вопрос явно поверг ее в замешательство. Она ожидала, что Вараниев возьмет инициативу в свои руки и ответит за нее, но тот уткнулся взглядом в пол.
— Как две капли воды! — выпалила женщина. — Даже волосы одного цвета. И такой же кудрявый.
— Итак, какие вы заметили изменения, если таковые имеют место быть?
