Глаза войны - Алексей Адушев

В итоге получается, что просто любопытные поехавшие на раскопки за деньгами и вещами — быстро отсеиваются. Остаётся последняя категория — наиболее упёртые, эти ездят копать годами. Вот их и объединяет общая черта. Для них лес, поля и болота и есть зона комфорта. Они приезжают в эту глушь отдохнуть от людей. Им важен сам процесс, они приезжают окунуться в прошлое, приезжают за историями.

Такой человек заходя в лес слышит то, чего не услышат те, кто приходят сюда за грибами. В стуке долбящего дерево дятла они слышат стук немецкого пулемёта, что бьёт с той высотки за лесом, на которую поднималась рота, но так и не поднялась, а легла вот где — то здесь на опушке. Здесь всё ещё можно найти фрагменты костей и верховые останки бойцов, копни лопатой сантиметров тридцать, и они покажутся.

Идя по лесу, в хрустящих, щёлкающих под ногами ветках, он слышит щелчки пуль от пистолета — пулемёта Шпагина, что летели веером и впивались в стволы деревьев. Сами стволы давным — давно зажили, покрылись новой корой, а парень этот, что стрелял — лежит здесь рядом, под толщами грунта, всё ещё держа костяшку пальца на спусковом крючке ржавого ППШ.

Слыша кукушку, этот человек понимает, что тогда, будто вчера, бойцы точно также считали сколько раз прокукует, а немцы, затихнув, напряженно сжимали зубы до скрипа, в ожидании, когда их унтер прозвенит в свой чёртов свисток и крикнет: «Vorwärts! Zum Angriff!» («Вперёд! В атаку!»).

В порывах ветра, колышущих верхушки сосен, до него доносится едва слышный стон: «Пить…дай пить, земляк» или чей — то крик «Мама!», заглушает отборный мат и надсадный кашель. Где — то вдали эхо доносит звук взревевшего двигателя. Нет, не трактор это, что работает в поле и не звуки машин, что несутся по трассе, прилегающей к лесу. Он знает — это наш «ЛаГГ-3» пролетел над кронами, он слышит, как пилот кричит в шлемофоне: «Петя, «худой» на хвосте! Петя, я горю!». Ему вторит в ответ на своей волне радиоэфира ведущий немецкой пары истребителей: «Achtung! Russiche Flugzeuge!» («Внимание! Русские самолеты»!) и через секунды истошный вопль «Ivan hat mich angezündet! Ich falle!!!» («Иван меня поджёг! Я падаю!!!»).

Оба самолёта рухнули вон в ту непролазную топь, а хлопки, так-то не газ болотный выходит, а двигатели жгут керосин, и там на глубине лётчики всё ещё продолжают свой неоконченный бой. Их уже никогда не найдут и не поднимут на свет, у них всё ещё сохранились волосы, да и форма с сапогами как новые, ведь болото не пропускает воздух и надолго оставляет сохран.

Для понимающего человека «фронтовой лес» может рассказать много историй. Одна маленькая раскопанная стрелковая ячейка может восстановить последние минуты жизни погибшего здесь бойца. Не критично, что в эбонитовом пенале истлела бумажка с его личными данными или он её вообще не заполнял, считая дурной приметой. Он мог нацарапать свою фамилию и инициалы на ложке или кружке, что найдётся в присыпанной могиле — ячейке. Мелкие, с виду незначительные детали и вещи могут рассказать очень многое. Вот — не до конца истлел и сохранился ремень, а ремень не простой, а командирский, значит не просто рядовой боец принял здесь свой последний бой. Ремень порезан и отсутствует пряжка — значит немцы успели бегло обыскать погибшего и срезали ремень, чтобы забрать планшет с документами или кобуру. Рядом с ячейкой нашлось искореженное дуло пулемёта Дегтярёва и ржавый наполовину пустой диск. Значит повоевал, но не успел дострелять патроны. Об этом же говорят и две найденные гранаты РГД-33, одетые в оборонительную осколочную рубашку и почти готовые к бою, не хватает только запала. Найденная тут же сплюснутая фляга, вся в дырках, следы на костях воина и хвостовик — стабилизатор от немецкой мины, говорят о том, что ячейку накрыло минометным огнём. Для видящего и понимающего здесь найдётся много историй. За этим сюда и приезжают.