— И вне школьных стен тоже, — подхватила завуч.
— Директор школы сделал мальчику замечание за то, что тот бегал на перемене, и Велимир обозвал его нехорошими словами, — продолжила Ольга Ивановна. — Вчера на уроке чтения выпустил трех мышей в классе и сорвал урок. Сегодня весь день плевался в товарищей пшеном из трубочки.
— Я поговорю с мальчиком. Больше этого не будет, прошу за него прощения, — виновато произнес председатель. — А как он по предметам?
— Все по-старому: в целом успевает. Однако по чтению проблемка есть. Велик ведь звук «д» искажает.
— Я уже нашел логопеда и надеюсь на хороший результат, — сообщил Вараниев. — Хотя доктор назвал проблему наследственной.
— Наследственная или нет — роли не играет, а вот то, что он «г» вместо «д» произносит, очень сильно мешает нормальному проведению уроков. С мальчиком надо много работать: приучать его не пользоваться некоторыми словами.
— Он что, выражается нецензурно? Про секс говорит? — нервно спросил Виктор Валентинович.
Лицо Ольги Ивановны стало красным, руки потянулись к незастегнутой верхней пуговице блузки, затряслись губы. Вараниеву показалось, что женщина вот-вот без сознания рухнет на пол.
— Еще не хватало! — возмущенно воскликнула она. — Просто мальчик не должен говорить слова, произношение которых ему не под силу.
— Какие именно?
— Например, слово «давно», — ответила Ольга Ивановна.
Дома Виктор Валентинович разбирался с Великом.
— Скажи мне, как ты обозвал директора?
— Не скажу.
— Ты должен мне это сказать! Наказывать не буду.
— Не должен.
— Если не скажешь — на санках всю неделю кататься не будешь.
— Буду.
— Нет, не будешь!
— Я Женьков подговорю и буду.
— Евгения Ивановна, Евгений Иванович! — позвал председатель.
В комнату вошли воспитатели, и Вараниев обратился к ним:
— Я вам запрещаю всю следующую неделю катать Велика на санках.
Мальчик расплакался и согласился все рассказать. В присутствии Ромашкиных ребенок сообщил, что обозвал директора «рабкрином».
Недоумение застыло на лицах взрослых.
— А где ты мышей взял? — продолжал Виктор Валентинович.
— Где, где… Мне их Васька дал.
— Какой Васька?
— С третьего этажа, — уточнил Велик.
Ромашкины пояснили:
— Друг у него в доме есть, на пару годков постарше. Гуляют во дворе вместе. Того родители балуют: дома змеи живут, ящерицы. И он хвалился, что живых мышей им скармливает.
— Ну, а из трубочки в ребят зачем плевался? — продолжал разбираться председатель.
— Я не по всем.
— Какая разница, по всем или не по всем?
— Большая разница! — убежденно заявил Велик. — Я в тех плевался, кто меня на уроке передразнивал, когда я стихотворение читал.
Вараниеву стало ясно: у ребенка трудности с произношением и его дразнят, а он страдает. Поэтому мышей именно на чтении выпустил. Поэтому плевался — в тех, которые его передразнивали.
— Ладно, ничего страшного, — смягчил тон Виктор Валентинович. — Но зачем ты директора «рабкрином» обозвал? Где вообще ты такое слово услышал?
— Я слова не ищу — сами липнут.
Председатель обратился к Ромашкиным:
— А вы не знаете, откуда это слово раздобыл?
— Может, по телевизору услышал, — предположила Евгения Ивановна. Но ее супруг оказался более конкретен:
— Я на днях читал Велику, для правильного развития, статью «Как нам переделать Рабкрин».
— Евгений Иванович, рано ему такие вещи слушать. Он ведь еще не способен их правильно понять! Когда вы мальчику что-либо читаете, следите, чтобы он понимал значение слов, и объясняйте, какие можно говорить, а какие нельзя. Иначе он такого наговорит в школе…
Первый класс ребенок закончил круглым троечником. Вараниева еще только однажды вызвали в школу. Поводом послужили слезы соседки по парте Анечки Глуховой, отца которой, владельца небольшого, но успешного цеха по производству копченых морепродуктов, Велик пообещал повесить на суку, а всю рыбу из цеха забрать и раздать народу.
Ольга Ивановна отметила склонность ребенка к рисованию, но выразила некоторую озабоченность тематикой рисунков:
— Мальчик не злой, а рисует страшные картины: виселицы с повешенными, расстрелы, истощенных людей в рваной одежде. Причем пользуется только черным, коричневым и красным карандашами.
На лето Ромашкины с Великом выехали на дачу Вараниева.
В середине апреля Макрицын без телефонного звонка, и к тому же вечером (такого не случалось никогда за все годы знакомства), пришел к Ганьскому. Ясновидящий был явно чем-то расстроен и сильно возбужден. Его взгляд отличался решительностью и бескомпромиссностью.
— Мне прямо сейчас поговорить надо, — с порога и без приветствия обратился он к Аполлону Юрьевичу.
— Хорошо, — ответил ученый. — А тебя не смутит, что я не один?
— При Марине говорить не хочу!
— Я имел в виду моего друга, доцента Кемберлихина, — уточнил Аполлон Юрьевич. — А Марины дома нет.
— Кемберлихин пусть остается. Я не против его присутствия.
— Чем обязан столь неожиданному визиту? Неужели важное сообщение из Космоса экспресс-почтой через чакры получил? — шутливо спросил Ганьский.
Они прошли в комнату. В любимом старом кресле Аполлона Юрьевича комфортно восседал Кемберлихин. Макрицын обменялся с ним рукопожатием.
— Вы, Федор Федорович, сидите. Вы мне не мешаете.
— Глубоко тронут твоим великодушием и любезностью, Еврухерий.
— Вот, при Федоре Федоровиче говорю тебе, Аполлон, что ты подлым образом использовал меня, — заявил Макрицын.
Кемберлихин от неожиданности застыл с чаем в руке. Ганьский же остался абсолютно спокоен и повернулся к Еврухерию:
— Только самые невоспитанные люди могут прямо с порога дома… прошу заметить — чужого дома… безапелляционным тоном обвинить человека в неких грехах. Как ты себя чувствуешь после операции? Голова перестала болеть?
— Пусть тебя не беспокоит моя голова! — недобро произнес гость.
— Не представляю, кого может беспокоить чужая голова, кроме ее владельца… — пожал плечами Аполлон Юрьевич, глядя на Еврухерия. — Как твое самочувствие?
— Нормально.
— Ну и хорошо. Значит, я говорю со здоровым человеком, отдающим себе отчет в словах и поступках. Не затруднит ли тебя прокомментировать предъявленное в мой адрес обвинение?
— Да какие тут комментарии? Все ясно! Ты использовал меня в своих целях, я это сегодня видел, — эмоционально ответил Макрицын.
— Можно полюбопытствовать, что ты видел? В деталях, пожалуйста.
— Ты Велика сделал, чтобы опыты ставить! — решительно заявил Макрицын.
Ганьский прошелся вокруг стола, остановился у кресла и облокотился на его спинку.
— Так в чем же, позволь уточнить, суть предъявленных мне обвинений? Не понимаю твое утверждение, что я тебя использовал.
— Все ты, Аполлон, понимаешь. И только прикидываешься дурачком!
— Еврухерий, во-первых, выбирай выражения. Во-вторых, или ты отвечаешь на мои вопросы, или я расцениваю твои обвинения как голословные, требую извинений и прошу удалиться, — жестко отреагировал Ганьский.
— Подумаешь, — испугал… Но ладно, скажу: ты на нем болезни изучаешь.
— Батюшки! Это уже на бред смахивает. И у меня нет желания оппонировать тебе, Еврухерий. Да и необходимости не вижу, по правде говоря. Лучше скажи мне, что ты погорячился, неправильно интерпретировав увиденное, и будем считать, что ты ничего не говорил. Более того, я соглашусь с твоим утверждением про изучение болезни. Но что ты тут видишь плохого? По-твоему получается, что изучение болезней есть занятие предосудительное?
— Черта с два! — отмел предложение Макрицын. — Яправду говорю и ничего объяснять не буду! Это ты у меня прощения должен просить и во всем честно признаться! А потом еще и у Велика попросить прощения и вылечить его!
— Вот как?
— Да, так! Ты вор — мою идею украл и для себя использовал!
Сидевший до того молча Кемберлихин вмешался в разговор:
— Еврухерий, ты перегибаешь палку. Обвиняешь человека в тяжком грехе, а сам голословен. Подозреваю, ты не в состоянии привести какие-либо конкретные аргументы в пользу выдвинутых упреков. А в таком случае все сказанное тобой в адрес Аполлона Юрьевича звучит как безосновательный выпад.
— Эх, Федор Федорович… Я думал, хоть вы порядочный человек, а вы…
Друг Ганьского не дал ясновидящему договорить:
— Понеслось, поехало… Выходит, все мы тут непорядочные, кроме тебя. Думаю, тебе лучше удалиться, Еврухерий. Немедленно! Чтобы окончательно не убить во мне остатки того уважения, которое я к тебе испытывал. Но сначала принеси Аполлону Юрьевичу извинения!
