И все из-за этого звука, который он образовал в своих легких, вывел в горло и выпустил изо рта.
И все потому, что он, наконец, принял все как есть; принял карнавал, принял холмы позади балаганов, людей на холмах, Джима и Уилла, и, главное, самого себя и свою жизнь, и, принимая, второй раз за ночь рисковал головой, и этим криком, этим звуком подтвердил, что принимает все это.
О чудо! Словно иерихонская труба, его голос разрушил стекло вместе с призраками. Чарльз Хэлоуэй закричал и сотворил чудо. Он отнял руки от лица. Ясный свет звезд и умирающее сиянье карнавала сомкнулись, даруя ему свободу. Отраженные в зеркалах мертвецы исчезли, они похоронены под скользящие звуки цимбал среди брызг и стеклянного прибоя, расплескавшегося у его ног.
— Свет… свет!
Кричал вдали чей-то голос.
Разрисованный Человек скрылся где-то среди балаганов и шатров.
Толпа зрителей разошлась.
— Папа, что ты сделал?
Но тут спичка обожгла пальцы Уилла и он уронил ее, однако теперь было достаточно тусклого света, струившегося вокруг, он увидел папу, который, ступая по звенящей неразберихе зеркального стекла, направлялся назад через опустевшие помещения, где недавно был лабиринт, а теперь не было ничего.
— Джим?
Дверь была распахнута. При свете бледной карнавальной иллюминации они успели увидеть восковые фигуры убийц.
Джима среди них не было.
— Джим!
Они смотрели на открытую дверь, через которую убежал Джим, чтобы затеряться в теплом сумраке ночи среди темных шатров.
И вот погасла последняя электрическая лампочка.
— Теперь мы никогда его не найдем, — сказал Уилл.
— Нет, — возразил из темноты отец, — мы найдем его.
Где? — подумал Уилл и остановился.
Далеко за дорогой скрипела карусель, орган-каллиопа вымучивал из себя музыку.
Там, подумал Уилл. Если Джим и есть где-нибудь, так непременно там, где музыка; старый смешной Джим, держу пари, что бесплатный билет на карусель все еще лежит у тебя в кармане! О, проклинаю, проклинаю, проклинаю, закричал он, а затем подумал, нет! Нельзя проклинать, ведь он уже почти проклят! Но как же мы отыщем его во тьме без спичек, без света, и нас только двое среди всех их, и мы так одиноки?
— Как… — промолвил Уилл вслух.
Но отец тихо сказал: «Смотри!»
И Уилл шагнул к двери, которая теперь слегка осветилась.
Луна! Благодарю тебя, Господи!
Она только что поднялась над холмами.
— Вызвать полицию?
— Некогда. Надо что-то делать сию минуту, или не делать ничего. Есть три человека, о них-то мы и должны подумать…
— Уроды!
— Три человека, Уилл. Номер первый — Джим, номер два — мистер Кугер, который жарится на своем электрическом стуле. Номер три — мистер Дак с его кожей, кишащей чудовищами. Спасти первого, столкнуть двух других в адское пекло и бежать. Тогда, я думаю, уроды тоже разбегутся. Ты готов, Уилл?
Уилл посмотрел на дверь, на балаганы, на сияющее небо.
— Господи, благослови луну!
Взявшись за руки, они вышли из двери.
Словно приветствуя их, ветер трепал брезенты балаганов, похожие на изъеденные проказой гремящие крылья огромного доисторического ящера.
Они бежали в тени балаганов, провонявших мочой, они бежали по лугам, пахнущим ледяным лунным светом.
Орган-каллиопа шептал, посвистывал, выводил трели.
Музыка! — подумал Уилл, — как она звучит, наоборот или правильно?
— Нам куда? — шепотом спросил отец.
— Вот сюда! — показал Уилл.
В сотне ярдов от подножия холмов-балаганов вспыхнул голубой свет, искры взлетали, падали и снова наступала темнота.
Мистер Электрико! — подумал Уилл. — Они пытаются сдвинуть его во времени, точно! Потащили его к карусели, чтобы убить или вылечить! И если они вылечат его, тогда, черт побери, тогда они вместе с Разрисованным Человеком… Где же Джим? Этой дорогой он шел в первый день, этой дорогой на следующий день, а… сегодня ночью? На чьей стороне окажется он, заведенный, как игрушка, чьим-то ключиком? На нашей! Старый дружище Джим! Конечно, на нашей! Но Уилл колебался. Неужели друзьями остаются навсегда? Если говорить о вечности, то можно ли их с Джимом сложить так, чтобы получилось что-то круглое, теплое и красивое?
Уилл посмотрел налево.
Там, запутавшись в развевающихся на ветру флагах и тросах, неподвижно стоял Карлик.
— Смотри, папа, — сдавленно крикнул Уилл, — а там Скелет.
Поодаль, словно засохшее дерево, стоял высокий человек, составленный из мраморных костей, обернутых египетскими папирусами.
— Эти уроды, почему они нас не останавливают?
— Боятся.
— Нас?
— Они испуганы, может, ранены, и теперь бродят неприкаянные. Они видели, что случилось с Ведьмой. Взгляни на них.
Они стоят, словно подпорки, словно столбы балаганов, натыканные по всему лугу, они прячутся в тени и чего-то ожидают. Чего? Уилл проглотил комок, застрявший в горле. Может быть, они вовсе и не прячутся, а расположились в ожидании начала сражения. В условленное время мистер Дак подаст сигнал, и они тотчас нас окружат. Но сигнала не было. Мистер Дак был занят. Если бы он собирался сделать это, он бы давно крикнул своим уродам. Значит? Значит, мы никогда не услышим его крика.
Уилл шел по траве.
Отец немного впереди.
Когда они проходили мимо, уроды провожали их стеклянными, блестевшими под луной глазами.
Орган сменил мелодию. Он насвистывал печально и нежно, и музыка, огибая дугу балаганов, сливалась с потоком темноты.
Он играет правильно, от начала к концу! — подумал Уилл.
Точно! Сначала он играл мелодию задом наперед. Но потом остановился и начал снова, на этот раз правильно. Что они задумали?
— Джим! — заорал Уилл во все горло.
— Шшшш!.. — оборвал его папа.
Он крикнул только потому, что услышал, как орган-каллиопа суммировал золотые годы, отмеренные вперед, он почувствовал, что Джим остался где-то в одиночестве, притянутый теплым соблазняющим притяжением, покачиваясь в такт мелодии восхода солнца; заинтересованный тем, на что может быть похоже превращение в шестнадцати, семнадцати, восемнадцатилетнего, и тогда, о, тогда и девятнадцатилетнего, и самое невероятное — в двадцатилетнего! Ветер Времени выдувал из медных труб прекрасную, веселую, манящую летнюю мелодию, и даже Уилл, услышав ее, побежал навстречу музыке, которая вырастала, словно персиковое дерево, увешанное вызревшими на солнце плодами…
Нет! — подумал он.
И вместо того, чтобы позвать навстречу притягательному и пугающему, заставить радостно подпрыгнуть, заслышав мелодию, гудение органа вызвало у него спазмы в горле, прервало дыхание, ударило в голову и ушло обратно в трубы каллиопы.
— Смотри, — тихо сказал отец.
Впереди между балаганами они увидели странное шествие.
Чем-то знакомая фигура, словно мрачный султан в паланкине, восседала на стуле, который поддерживали плечи разных размеров и форм.
После папиного крика процессия пошла вприпрыжку, а затем бросилась бегом!
— Мистер Электрико! — догадался Уилл.
Они несут его к карусели!
Процессия исчезла.
Ее заслонял балаган.
— Бежим кругом, туда! — Уилл потащил за собой отца.
Орган наигрывал что-то нежное, прелестное. Увлекая и маня Джима.
А когда принесут мистера Электрико?
Музыка заиграет наоборот, и карусель закрутится наоборот, чтобы скинуть его жесткую как крылья жука кожу, омолодить его, убрать годы!
Тут Уилл споткнулся и упал. Папа помог ему подняться.
А потом…
Впереди послышались человеческие голоса, затем раздалось что-то похожее на плач, тявканье и завыванье, точно все, кто там был, упали. Оттуда доносились стоны, кто-то задыхался, кто-то содрогался от судорожных вздохов, и потом толпа людей с сорванными голосами повторила стон вместе, хором.
— Джим! Они схватили Джима!
— Нет… — со странной интонацией прошептал Чарльз Хэлоуэй. — Может быть… Джим… или мы… схватили их…
Они подошли к последнему балагану.
Ветер бросил пыль им в лицо.
Уилл загородился рукой и зажал нос. Пыль была древней пряностью, золой кленовых листьев, оседавшей на землю. Образуясь в тени балагана, она просачивалась через брезент.
Чарльз Хэлоуэй чихнул. Странные фигуры подпрыгнули и стремительно побежали прочь, бросив что-то, что они несли.
Этим что-то был опрокинутый электрический стул с ремнями, свисавшими с деревянных подлокотников и подножек, и увенчанный металлическим колпаком, болтавшимся на подголовнике спинки.
— Но, — сказал Уилл, — где же мистер Электрико! Я думаю, что… мистер Кугер!?
— Это, должно быть, было им.
— Что, должно быть, было им?
