Позволь хотя бы сейчас немного отвлечься, не нагнетай чернухи своими тошнотворными новостями. Не хочу войны, не хочу политики. Не делай мой крест ещё тяжелее…
— Уфф… — , тяжело выдохнул Дамир. — Думал сегодня не уймёшься. Льётся, как из фонтана, только жаль — не вода. В конце, что характерно, обязательно аллегорию про крест ввернул.
— Ты безбожник. Тебе, что Бог, что чёрт — всё едино. Давай больше не возвращаться к этому вопросу, Дамир. Смотри свой зомбоящик дома, слушай новости, но другим не навязывай. Я улечу отсюда к тёплому климату, пальмам и нормальным людям. Мы с тобой никогда больше не увидимся и постараемся друг — друга забыть, я уж точно, — сменил с возмущенного на примирительный тон Юра, как бы подытоживая сказанное и закрывая тему.
— Так значит, говоришь, будешь сидеть у океана и хрустеть французской булкой? — по улыбке и насмешливо — уничижительному тону Дамира было понятно, что если Юра закончил разговор, то Дамир даже ещё не начинал.
— Да хоть бы и французской, тебе то что? Жаба душит, что есть свободные люди, кто вопреки непроходимым препонам дремучей бюрократии полицейского государства, смогли построить здесь бизнес, заниматься любимым делом, а когда тошнотворный комок подступил к горлу, нашли в себе силы бросить нажитое и уехать отсюда? Свободного человека даже смерть не остановит, Дамир. Понимаешь? Хотя, куда там, сиди в своих цепях, закончится одно ярмо, так ты в военкомате другое наденешь.
— Да уймись ты — страдалец малахольный. Подпишу контракт, не сомневайся. Раз за эту страну дерутся, значит не умерла она, значит живут в ней отголоски тех «Атлантов», что могли и Гагарина в космос отправить и эскимо за одиннадцать копеек выпускать! Не завидую, было бы чему. Борец с ветряными мельницами, всё у него вопреки и через силу. Задохнулся он, затошнило вдруг. Стало не вкусно мазать сливочное масло и класть «Ламбер» на русский хлеб? Французской булки захотелось? Я вот, как раз нормальный — твёрдо на своей земле стою. Тебе, Юра, никогда не понять, что хруст французского багета всегда отдаётся хрустом костей простого русского человека. Нас с тобой объединяет один вопрос — мне тоже интересно почему мне в пару подсунули такую дрянь, как ты?
— Это ещё почему я — дрянь? — искренне удивился, или только сделал вид, Юра.
— Потому что я не понимаю, как можно жить, дышать и ненавидеть свою Родину в любом её проявлении. — отрезал Дамир.
— Я люблю Родину, но не такую…
— А какую ты любишь?! — Дамир так рявкнул, что резануло уши, — была Родина мать — рабочей и крестьянкой, но Горбачёву, Ельцину и таким, как ты, показалось что она выглядит кондово — «по — совковому»! Тогда Родину одели в импортные колготки, напоили колой, накормили бургером, поставили на колени и поводили по губам капитализмом… Родина всё ещё отплёвывается и никак не встанет с колен. Изуродовали мать, опошлили, унизили и теперь она им снова не нравится, они называют её пренебрежительно — «страна — бензоколонка».
Если тебе поперёк глотки сам факт — что я вижу цель и смысл в этой, не всегда приятной, работе, а для тебя наше дело — персональная Голгофа и крест, то — это твои сложности.
Юра в ответ возмущенно булькнул что-то нечленораздельное, но Дамир сразу его оборвал, не позволив звукам превратиться в слова, — Только не начинай крутить свою шарманку о том, что довело страну до ручки московские зажравшиеся барсуки. У них может работа такая — страну до ручки доводить. Меняются вывески, работа неизменна. Ты лучше о себе подумай, чем ты, в целом неглупый мужик, можешь помочь стране, людям? Если не можешь и не хочешь, то вали, бросай мать, что тебя выкормила. Родина найдет на кого опереться. Только вали тихо, Юра, не отсвечивай, не воняй напоследок и главное — не смей сволочить тех, у кого дух есть, а не только счёт в банке…
Дамир хотел сказать что — то ещё, а Юра готовился к контратаке, подбирал аргументы, но раздался телефонный звонок…
— Тихо, жена звонит! Если что, я в рейсе. — серьезно, с долей волнения в голосе, сказал Дамир.
— Ну, ну…в рейсе он. Дальнобойщик без фуры, — пробубнил Юра.
— Тихо! Заткнулись все! — крикнул Дамир и снял трубку, — да, мой пирожочек, слушаю. Устал, жара в кабине, по спине бежит ручьем. Да не, глаза не слипаются, болтаю с ребятами по рации, пацаны бодрят — не дают зевать. До дома двести пятьдесят км. осталось, скоро приеду. Загоню фуру на склад под разгрузку и сразу к тебе. Не буду ждать пока разгрузят, они сами тягач запаркуют на стоянке. К тебе хочу, котопуська, соскучился. Целую.
Из последующего разговора я понял — для того, чтобы свободно мотаться по стране и «копать войну», Дамир для домашних «нашёл себе работу дальнобойщика», чтобы можно было объяснить жене своё регулярное отсутствие, потные вещи, чёрные руки, а главное — не малые деньги, на оплату операции в Германии, для тяжелобольного сына.
Слушая разговор, трудно было принять такой контраст — совместить жесткого, бескомпромиссного Дамира с этим ласковым, сюсюкающим с женой мужиком. Хотя, ничего странного, всего лишь ещё одно подтверждение того, какими разными бывают люди на работе и дома.
Псевдодальнобойщик закончил разговор, положил смартфон на панель и снова стал прежним Дамиром. Сказанные, при посторонних, нежности его не смущали. Даже Юра не пытался язвить и не подавал виду. Видимо привык. Вместе с телефонным разговором угас и спор между напарниками, в машине снова воцарилась тишина.
Судя по дорожным указателям до города действительно оставалось около двухсот километров. Было ещё время подумать о вопросах, которые волновали. Вопросах, что необходимо успеть задать, пока мы не доехали. Думал и о том, как же так получилось, что два настолько разных по характеру, жизненному укладу и взглядам человека оказались вынуждены вместе делать эту специфическую «работу»?
Из раздумий меня вывел
