Да, это была женщина. Даже по неровной земле она вышагивала с особой грацией и передвигалась гораздо быстрее меня. Просторный плащ с капюшоном на ней был сшит из светлой и легкой хлопковой ткани, и хотя и делал ее фигуру бесформенной, я все же угадывал под ним очертания бедер и плеч. И еще все ее движения отличались невероятной плавностью: она текла, словно туман или вода, плыла, как облако, изгибалась, как гребень волны, и все это убедило меня, что эта местная жительница не просто привлекательна, а отмечена некоей неземной, волшебной, совершенной, нечеловеческой красотой. Я прибавил шагу, пытаясь догнать ее, разглядеть и убедиться в своей правоте, но она продолжала плыть передо мной, казалось, не прилагая никаких усилий, парить, недостижимая, точно радуга в небе. И я понимал, что если отстану, то безнадежно затеряюсь среди этих болот.
Но незнакомка притягивала меня, словно магнит – железную стружку.
Вскоре я понял, что барабанный бой доносится откуда-то из сердцевины болот. Наверное, мне предстоит увидеть какой-то религиозный или политический обряд, сродни тому, что состоялся в лесу Букмана, решил я. Ведь именно в этих лесах зародилось освободительное движение. И моя лесная фея вела меня на эти звуки, немного замедляя шаг, давая мне возможность догнать себя и тотчас ускользая дальше, если я подходил слишком близко. Я весь вспотел от возбуждения и усилий. Кто же она такая?..
«То, что ты ищешь», – вдруг всплыла у меня в голове фраза.
И вот мы вышли на вырубку – небольшой островок голой сырой земли среди бесконечных болот. Посередине стояла небольшая хижина из веток и соломы, внутри которой горела одна свеча. Проводница моя остановилась на дальнем конце этого островка и молча указала на хижину. Очевидно, она давала понять, что я должен войти. Но пойдет ли она за мной? Нет, лесная фея растворилась во тьме, и я почувствовал, что страшно разочарован. Теперь я остался один-одинешенек.
Нехотя я шагнул вперед, поставил лампу на землю, пригнулся и заглянул в хижину – нервно, точно клал голову на плаху под нож гильотины.
Сооружение оказалось столь же примитивным, как и мои представления об Африке. Его купол представлял собой плотное переплетение пальмовых листьев и тростника. Пол был земляным, а свеча стояла на маленьком алтаре высотой не больше фута, покрытом скатертью в красно-белую клетку, так что непонятно было, из чего он сделан – из камня или дерева. В центре стояла чаша с чистой водой – так, во всяком случае, мне показалось. По углам скатерть придерживали четыре гладких речных камня. По одну сторону от чаши лежал человеческий череп, а по другую были разбросаны цветы. И еще здесь была выложена горка из морских раковин.
Да, экзотично, но ничего страшного в этом наборе предметов я не увидел – не страшней, чем в масонской ложе. И угрозы я не чувствовал – в отличие от религиозных ритуалов, свидетелем которых довелось стать в Египте.
– Символ Эзули Данто – это сердце в красную клеточку, – услышал я вдруг чей-то голос.
Я всмотрелся в темноту. У стены напротив входа в свете одинокой свечи смутно вырисовывалось лицо старой колдуньи с коричневатой кожей. Сколько ей лет, по лицу определить было трудно – кожа у нее оказалась на удивление гладкой, хоть и в темных пятнах, но солидный возраст выдавали редкие и растрепанные седые волосы и глаза, похожие на камушки и провалившиеся глубоко в глазницы. В них светились глубина и мудрость, приходящие только со временем и опытом. Губы старухи были полуоткрыты, и между ними виднелся кончик языка, подвижный, точно нащупывающий в воздухе какой-то запах – прямо как у змеи. И я догадался – это и есть Сесиль Фатиман, знаменитая мамбо революции.
– Я не слишком сведущ в религиозных символах. Моя жена знает об этом куда как больше, – признался я. – И зачем тут цветы?
– Эзули. Она сама цветок, – ответила колдунья.
– А вода?
– Это чистота жизни. А камушки – они якорями держат четыре стороны света. – В голосе Сесиль слышалось одобрение: видно, ей понравилось, что я любопытен.
– Ну, а раковины?
– Их бросают, чтобы узнать будущее. Они подсказали, что ты придешь, Итан Гейдж.
Я, сгорбившись, стоял в проходе, не зная, что делать дальше.
– Ты не привел с собой свою жену-колдунью, – хрипло продолжила Фатиман на французском. Непонятно, то ли это был упрек, то ли вопрос. – Раковины и о ней говорили.
– Ее отобрал у меня один злодей. Француз.
– И тогда ты пришел к нам. Белый, которому нужна помощь черных.
– Да. Мне нужна информация, чтобы выкупить жену и сына. Эти сведения полезны и вам.
– Ты хотел сказать, моему народу.
– Всем революционерам Гаити. Вы ведь Сесиль, верно?
– Ну, ясное дело, кто ж еще? Присядь.
Старуха указала на коврик у входа. Хижина была не больше палатки. Я уселся и скрестил ноги, и даже в сидячем положении голова моя почти доставала до кровли из пальмовых веток. Свеча была красной, как кровь, а воск таял и стекал по краям алтаря, точно ручейки лавы.
– Так вы можете мне помочь? – спросил я.
– Может, лоа помогут. Знаешь, кто такие лоа?
– Боги. Или духи.
– Они говорят только с теми, кто в них верит.
– Тогда я постараюсь поверить. Я в этом деле не так хорош, как моя жена.
– Лоа говорят благодаря силе, оживляющей все истинные религии. Знаешь, в чем состоит сила, странник?
– В вере?
– В любви.
Да, пожалуй, любовь труднее всего заработать и дать. Я молчал.
– Только любовь наделена силой, способной отогнать зло, – добавила Фатиман. – Без нее все мы прокляты. А теперь выпей. Вот это. – И она протянула мне чашу, наполненную какой-то прохладной жидкостью с горьковатым запахом. – Она поможет тебе слушать и видеть.
– Что это?
– Мудрость, белый человек. Пей.
Я отпил глоток – действительно мудрость, страшно горькая! – и заколебался.
– Считаешь, что мудрость должна быть сладкой? – спросила колдунья.
«То, что ты ищешь». Я пожал плечами и, давясь и морщась, осушил всю чашу до дна. Что мне еще оставалось?.. И потом, травить меня местным жителям не было никакого смысла. Есть тысяча куда более простых способов расправиться с человеком. Да, возможно, они хотят опоить меня, но с какой целью? И вот я проглотил содержимое чаши с горьким привкусом и запахом вина, паутины и свежевырытой могилы.
Скорчив гримасу, я вернул Сесиль чашу. Она тихонько засмеялась. Половина зубов у нее отсутствовала.
– Вам и правда уже больше ста лет? – спросил я, подавляя приступ тошноты.
– Раб не имеет ни своего имени, ни даты рождения. Раб – он просто раб, и всё. Так что я отсчитываю свой возраст от того, что говорили французы. О том, что произошло в мире за то время, пока я росла и жила. Да, я видела больше, помню больше других. Так что лет сто наверняка стукнуло, может, и больше. – И женщина снова тихо засмеялась.
В желудке у меня жгло и бурлило, но потом все успокоилось, и я почувствовал, что опьянел, но как-то странно. Тело покалывало и пощипывало – не то чтобы неприятно, но как-то неестественно, а свет свечи плыл и двоился перед глазами. Да, точно, меня опоили. И теперь я увижу лоа. Что ж, прекрасно. Так что я там собирался сказать?
– Я хочу услышать легенды о сокровищах, вы наверняка знаете о них. Но я поделюсь этим секретом лишь после того, как верну свою семью. – Я изо всех сил старался сосредоточиться. – Если вы поможете мне, ваш народ получит доступ к кладу прежде, чем до него доберутся французы или англичане. И вы сможете построить свою страну. А еще я помогу вам отобрать Кап-Франсуа у Рошамбо.
– Какие сокровища? – спросила старая колдунья.
– Монтесумы.
Сесиль улыбнулась.
– Ну неужели если б я знала о них, мои люди не добрались бы до этих самых сокровищ?
Она хрипло усмехнулась, и тут вдруг ее лицо словно начало таять, расплываться и меняться в свете красной свечи. Теперь я видел, что передо мной очень полная упитанная женщина в длинном, до пят, платье с пестрым рисунком, но разглядеть его цвета в полутьме никак не удавалось. И нос у нее был широкий и уплощенный, а ногти длинные и пальцы шишковатые, как коряги.
– Ну, не знаю, – смущенно пробормотал я. – Лувертюр поделился с моей женой одной тайной. Британцы считают, что ваши люди могут знать больше. Мне остается лишь надеяться.
– Ты застал Лувертюра живым?
– Я видел, как его убивали. Я пытался его спасти, но он был очень болен.
– Это Наполеон его убил. – Фатиман отвернулась и сплюнула в грязь, и темный сгусток слюны показался мне страшным и ядовитым, как у змеи. – Такие люди, как Наполеон, навлекают на себя много проклятий.
– Ну, у больших людей всегда много врагов.
Старая женщина сама, причмокивая, отпила из той же чаши, после чего вздохнула, отставила ее в сторону и вытерла губы тыльной стороной ладони.
– А что сказал тебе Лувертюр, Итан Гейдж? Лоа говорили, что ты приплывешь через море донести до нас последнее слово нашего героя Туссена.
