Приказчицей в отцовской мастерской, так что в делах учебы разбиралась прекрасно, со знанием дела понимала и успехи Тарика, и неудачи.
Как он ждал, как случалось в прошлые разы, так и сейчас произошло. Словно по написанному: маманя радостно всплеснула руками, прояснившись лицом:
— Ой, Тарик! А я беспокоилась, даже святой Ермолине помолилась, покровительнице книжного дела и учения... Все-таки квартальные испытания! Когда я училась, никто из наших туда не удостоился попасть... И совушка золотая, и шнурочек...
— Да вот справился, маманя, — сказал Тарик не без вполне понятной и простительной скромной гордости. — Отвечал гладко, ответы знал назубок... и даже рыбки принес.
С еще более сильной гордостью он достал рыбину из сумки и положил на стол, развернув вощеную бумагу так, чтобы рыбеха предстала во всей красе. Однако маманя словно бы даже слегка опечалилась:
— Тарик, где ж ты такое великолепие раздобыл? В лавках они бесову уйму денег стоят... Неужели...
— Ничего подобного, маманя, — живо запротестовал он. — Я ж не Мутный какой, чтобы дорогущее тибрить, знаю, что за это бывает. Святое слово, честным порядком досталась. Смело можно сказать, что заработал...
И кратенько рассказал, как помог найти дорогу заплутавшему в городе рыбарю, проехал с ним почти до места, и тот в благодарность одарил рыбехой. О цветке баралейника, понятно, упоминать не стал — это оставалось только его заботой.
— Совсем большой стал, добытчик... — одобрительно сказала маманя.
Обнять и прижать к груди, как в прежние времена, и не пыталась — с некоторых пор, подросши, он уклонялся от прежних нежностей. Достиг тех годочков, когда в мамане начинают видеть еще и женщину, так что в ее объятиях чувствуешь себя неловко.
— Вот и хорошо, — сказала маманя, домовито присматриваясь к аппетитно пахнущей на всю кухню рыбине, и отмерила ладонью примерно треть от хвоста. — Это будет папане, очень он уважает с пивом рыбку, и непременно от хвоста. И нынче вечером, чтоб ты знал, пиво будет пить от души. Радость у него! Когда приходил обедать, рассказывал. Какая-то у него наметилась выгодная негоция с гаральянским купцом, после обеда окончательно должны по рукам ударить и пойти к нотару 79 80 соглашательную бумагу писать. И к вечеру я земляного хруста сварю с приправами, рыбка в самый раз будет. Иди одевайся в домашнее, буду тебя кормить, а то ведь с утра ни кусочка во рту не было...
Тарик пошел к себе, в большую комнату с двумя кроватями, где он три года роскошно обитал один с того времени, как старший брат ушел в солдаты. Первым делом старательно спрятал далеко под матрац растрепку — матрац совсем недавно выбивали и выкладывали на солнышко, так что в ближайший месяц маманя постель не потревожит, только белизну8л менять будет аккуратно. Повесил в шкаф школярский мундирчик — там еще висела добротная одежка брата в ожидании, когда придется Тарику впору (но до этого еще далеко). Надел домашние штаны и рубаху, в паре мест так искусно заштопанную маманей, что и не видать следов двух его проказ, за каковые он получил легонькую взбучку с напоминанием, что канифас денег стоит, а они не землеробы и домотканину не ткут.
Ничего, от пары подзатыльников еще никто не умирал, особенно если учесть, что Байли-Циркачу не повезло гораздо больше. Они вместе убегали из сада дядюшки Дориса, не успев набрать за пазуху изрядно яблок (сторож, хитрован, объявился неожиданно, зашумел трещоткой, пустился за ними... Хорошо, что был без собаки). Оба напоролись на гвозди, вбитые сторожем накануне в кромку забора, но Тарик отделался пустяковой прорешкой, а вот Байли располосовал рубаху от ворота донизу, все яблоки высыпались, а дома отходили ремнем — к чему Байли, впрочем, был привычен. Тарик честно поделился с ним добычей — и главное, сторож их не узнал, видел только спины, так что каким родителям было идти жаловаться, осталось загадкой.
Вымыв руки в чистой лохани (признаться, по требованию мамани: сам он полагал, что они и так чистые), Тарик уселся за стол, на свое обычное место, у ямки, выдолбленной им, когда маманя куда- то отлучилась. Было ему тогда пять годочков, неразумен еще, вот и взял острый ножик, коего настрого запрещалось касаться (два порезанных пальца и подзатыльник после перевязки). С тех пор стол перекрасили, но ямка глубокая осталась, и это стало «место Тарика» — сначала шутливо, а потом всерьез.
Маманя хлопотала от плиты к шкафу, выставляя на стол тарелки и блюдца с закусками — как будто праздничный обед накрывала. Впрочем, золотая сова со шнурочком — это, пожалуй, праздник...
Тарик наблюдал за ней с приятностью, это был еще один предмет легонькой гордости меж годовичками. Иные маманины однолетницы в эти годы растолстели, раздались, огрубели лицом и руками — а маманю будто и годы не брали. Само собой, Тарик не мог видеть ее в девушках, однако из пересудов уличных кумушек примерно представлял, какова собой была маманя в молодости. Она и сейчас красотка: ноги стройные, фигура не отяжелевшая, грудь высокая, лицо без морщинок, и волосы, уложенные домашней прической валиком, по-прежнему роскошные. Тарик давно заметил: когда она летом в легком платье идет по улице, иные взрослые поглядывают на нее в точности так, как
Подмастерья и Школяры на девчонок.
Только это все зря. Не тайна, что на улице Серебряного Волка иные вполне благопристойные женушки прыгают в клумбу 81 очень даже потаенно, хоть это и выплывает наружу домашними скандалами, но вот о мамане даже записные сплетницы такого никогда не говорили, а уж им-то сбрехнуть — что семечку разгрызть...
Было года два назад, когда Тарик едва начал ходить в Школа-риум... Он тогда возился в огороде, учил тугодумку Нури полоть редиску так, чтобы выдирать исключительно сорную траву, а маманя возилась в палисаднике с клумбами, рыхлила и поливала. По летней жаре и пачкотному занятию она надела старое платьице, тесное и весьма даже открытое, да еще и подоткнула подол по-огородному, выше некуда. Тогда Тарик в некоторых смыслах оставался несмышленышем (хоть и начал теребеньки, не умея еще толком читать, без растрепок), но теперь, иногда вспоминая эту историю, соображал, что маманя в таком облике смотрелась куда как приманчиво.
Ну, и у забора остановился верховой дворянин — а ведь такие на Кольце появлялись редко, как-то его сюда занесло. Политесно окликнул маманю, она, одернув платье, подошла к забору и говорила с дворянином на
