познакомилась, обедать приглашает. Неизвестно, что о тебе подумает, а ведь семья наша всегда числилась среди политесных...Не стоило ее посвящать в иные тонкости — говорить, что первым с Тами познакомился не он, а Байли (которого она не то что обедать не приглашала, а чарку прохладительной фруктовки не поднесла, обратите внимание!). Но вот насчет кое-чего другого умалчивать никак не следовало.
— Я ж тебе не все рассказал, маманя, — сказал он живо. — Родителей у нее нет, они умерли, какой-то пожар был... Живет она только с дядей, а значит, получается полноправная хозяйка дома, может без позволения старших приглашать в гости кого угодно, и получается вполне себе политесно, нет разве?
— Ну, это другое дело, — сказала маманя вовсе даже умиротворенно. — Если хозяйка — имеет право, с какой стороны ни смотри... Она красивая?
— Очень даже, — ответил Тарик.
— И как зовут?
— Тамитела.
— Непривычное имечко, у нас таких нет... Однако ж красивое. — И маманя взглянула определенно с лукавством. — И что, ты вот так вот отобедал и ушел?
— Ну, не так чтобы... — сказал Тарик осторожно. — Мы уговорились послезавтра пойти на ярмарку, это тоже вполне политесно...
Как он и ожидал, больше вопросов не последовало — маманя никогда его въедливо не расспрашивала про отношения с девочками и уж тем более не подтрунивала (иные, у кого с родителями обстояло не так благостно, ему малость завидовали). Больше всего не повезло Монтину-Попрыгунчику: ему и мать, и тетка частенько закатывают сущие лекционы про жуткие срамные хвори, идущие от девчонок-распустех, и, что печально, одними и теми же словесами, так что Монтин давным-давно эти занудные поучения наизусть вызубрил...
Маманя, глядя на него как-то особенно пытливо, протянула:
— Ой, Тарик, Тарик, растешь... Годика через два придется тебе по всем правилам невесту присматривать...
Это звучало далеко не в первый раз, и он давненько уже не смущался (не маленький!), просто-напросто как-то не мог себя представить женихом с зеленой лентой на шляпе, рядом с невестой в зеленом платье и венчалке 84 из зеленого кружева. А тут вдруг представил, что рядом с ним в зеленом платье, какое девушки надевают раз в жизни, стоит Тами, улыбается ему и всему миру...
— Рановато, маманя, — заметил он, ничуть не сконфузившись. — Сколько мне еще до шестнадцати годочков...
— Два годочка пролетят — и не заметишь... — заверила маманя, словно бы чуточку задумавшись. — Значит, на ярмарку пойдете? У тебя ведь денежка прикоплена? Возьми побольше: где-где, а на ярмарке будет столько необычных вкусностей, и качели с каруселями не грошик стоят... — Ее лицо стало моложе, она, казалось, смотрела не на Тарика, а в какие-то неведомые дали. — Вот когда отец был еще Подмастерьем, а я Приказчицей, но уже дружили по всем правилам, ходили как-то на ярмарку, с полным на то правом держась за руки. Отец тогда чуть не подрался с каким-то Лошадником у качелей. У качелей всегда толкутся любители поглазеть, как у девушек подолы разлетаются («По себе знаю», — подумал Тарик), дело обычное, только отцу показалось, что тот парень на меня особенно охально пялится, он и полез драться. Только тот парень забоялся, ушел быстренько, — она улыбалась вовсе уж молодо, отрешенно. — Сущее наказание было с твоим отцом на люди выйти с нашей улицы. Как покажется ему, будто кто-то на меня не так смотрит, — лезет в драку, а уж если кто про меня сказал хвалебное слово, пусть даже политесное, — тут и вовсе удержу не было. Однажды его чуть Стражники не сцапали, когда один нахал... Ничего, обошлось, тот нахал жалобу приносить не стал.
Тарик слушал жадно. Он прекрасно понимал, что папаня с маманей, будучи совсем юными, даже не женихом и невестой, дружили в точности так, как и все дружат: ходили за ручку, целовались вдали от глаз и даже... (А когда-то, трудно представить, и вовсе знакомы не были!) Вот только впервые в жизни маманя рассказала хоть что-
то о своей юности, а уж папаня не рассказывал никогда. И Тарик предположил с большим знанием вопроса:
— Но уж на вашей-то улице все шло гладко, как положено...
— Да вот не всегда, — сказала маманя охотно. — Отец твой ведь был парнем с другой улицы, отсюда и хлопоты. Выкупное он платил аккуратно, и претензий к нему у наших не было, только один мой сосед никак не хотел угомониться. Я ему и надежд не подавала никогда, и в глаза говорила, что ходить с ним не буду, потому как прочно дружу с твоим отцом, а он все не унимался, вставал поперек дороги при каждом удобном случае. Отец с ним три раза дрался — не стукался, как обычно заведено, а именно что дрался по-настоящему, на речку уходили, без девчонок...
Тарику и это было знакомо. Пусть очень редко, но попадались такие неугомонные: не принимали в расчет ни честно заплаченное выкупное, ни то, что девчонка прочно дружит с другим и никогда с ним ходить не будет. Вот и дрались всерьез. Кому одного раза хватало, кто долго не мог угомониться — к неодобрению собственной ватажки, в конце концов убеждавшей такого не ломать негласки...
— А потом отвязался? — спросил он, чтобы узнать побольше, страшно интересно было.
— После третьего раза, когда получил пуще прежнего, отвязался, — фыркнула маманя прямо по-девчоночьи. — Но и твой отец получил неслабо: один глаз на неделю заплыл, зубы шатались... — И тут же, словно очнувшись от приятного сновидения, сказала уже другим голосом, взрослым: — Тарик, не должен ты с этого брать пример. Это давно было, теперь твой отец — уважаемый Цеховой, каким и ты, я очень надеюсь, станешь. Так что старайся из-за девчонок не драться, нехорошо это...
— Не буду, маманя, святое слово, — сказал Тарик.
И ничуть не кривил душой (не еретик какой, чтобы нарушать святое слово). Все же драться из-за девчонок и стукаться — разные вещи. Стукаться и с друзьями приходится, хоть и редко, — и эта негласка дружбу не портит...
— Политесно будет, если и ты эту девочку в гости как-нибудь пригласишь, — сказала маманя. — Отец против не будет, заранее тебя заверяю. Я бы пирог испекла с кролатиной, твоей девочке наверняка понравится — отец говорил, что в Гаральяне кролов нет, только
