– Все нормально, – шепнула я Умляуту, сажая его к себе на колени. – Мы возвращаемся домой.
Я уже не боялась. Я научилась различать временные петли, узлы и затяжки, которые сама же наделала. Я видела все реальности сразу.
Слои пространства и времени накладывались друг на друга: я видела десяток разных Готти, бегавших по саду, появлявшихся и исчезавших все быстрее и быстрее. Говоря математическим языком, все это будет происходить снова и снова – десятки жестоких разочарований десятками способов. Одна из Готти проснется под этой яблоней в начале лета, одинокая, мучимая дежавю. Я стремилась к ней всем сердцем, но для меня это в прошлом.
Я готова к настоящему.
Годы пролетали в мгновение ока: снег, потом солнце, потом снова снег. Сад сливался в мутное пятно. Когда небо в последний раз стало осенним и с шелестом начали опадать листья, мимо проплыл клочок бумаги. Я поймала его: страница из будущего учебника с уравнением Вельтшмерцианова исключения, которое еще предстояло написать. Рядом с уравнением я увидела свое имя, перед которым стояло: «Доктор наук».
В один миг я со всей ясностью поняла: я не буду помнить все. Я и не должна все помнить, тем более такое. Поэтому я подставила страничку ветру, и она скрылась в повалившем густом снегу, растворившись в воздухе. Это секрет, который Вселенная может оставить себе. Снова вышло солнце, настала весна, за ней лето. Я закрыла глаза и прыгнула с яблони…
Сейчас
…и приземлилась на траву в насквозь промокшей пижаме.
Оторопело оглядываясь, я села и сняла рюкзак. От недавно подстриженного газона шел восхитительный запах свежескошенной травы. В траве уже не валяются гниющие фрукты. Плетистые, буйно цветущие желтые розы обрамляют кухонное окно.
Запрокинув голову, я посмотрела на свою пристройку. Плющ снова карабкается по стене, а на окне я вроде бы разглядела занавески, и, видимые сквозь них, против всех ожиданий, на потолке тускло мерцали пластмассовые звезды.
Шторы в моей комнате. Желтые, а не персиковые розы. Космос Томаса на моем потолке. Тысяча мелких деталей, тысяча пошаговых изменений. Я не только восстановила Вселенную, я ее исправила. Конец моему Weltschmerz.
Неожиданно из комнаты Неда взревела «Блэк саббат» – кое-что осталось прежним. Когда я выпрямилась, на меня с яблони смотрел пятнистый от кружевной тени листьев Томас. Это он звал меня по имени, когда я упала?
– С возвращением, – сказал он, улыбнувшись.
– Привет, – отозвалась я, глядя вверх. – Ты что делаешь?
– Твое письмо читаю. – Он помахал мне страницами сквозь ветки. Если он и был удивлен прочитанным или тем, что я в погожий день в мокрой пижаме и в грязи по щиколотку, то ничем не выдал своих эмоций. Разве что… Воспоминания о лете плыли мимо меня, как пушинки одуванчиков.
Помнишь день с капсулой времени? У тебя в тот день были короткие волосы.
Капсула времени… Может, мы открыли ее слишком рано?
Выпекать при 150º в течение часа. Поверь, даже тебе это под силу.
– Я имею в виду, здесь, – пояснила я, позволив мыслям рассеяться, не заботясь о том, что знает Томас и как это произошло в его реальности. – В моем саду. На яблоне.
– А-а. Погоди. – Послышался шорох листьев, что-то сверкнуло на лету и, маленькое, блестящее, упало на траву рядом со мной.
Я подняла ключ от висячего замочка. Тот самый, который я бросила Томасу под дождем пять лет назад.
– Сохранил? – спросила я, хотя это было очевидно. Иначе как бы он прочел мое письмо – вскрыл капсулу времени бензопилой? Хотя это же Томас…
– После вчерашней ярмарки мама Найла вытурила меня с дивана, – объяснил Томас. – Собираясь, я нашел в чемодане ключ и подумал о том дне, когда мы открыли капсулу времени, а она оказалась пустой. Ты обещала мне широкий жест. Я подумал, что момент подходящий…
Он посмотрел на меня сверху вниз. Я смотрела на него снизу вверх. У нас одинаковые шрамы. И нам не нужно объяснять друг другу вообще ничего.
– Ты только одно перепутала, – добавил Томас. – Это было не в июле, а в апреле. Я про имей. Я привык ставить дату, как пишут в Канаде. Ты поменяла местами число и месяц.
Апрель… Ну, физики, и шуточки у вас! Вот и коэффициент парадокса временнóй петли, которую мы создали, чтобы справиться с потерями! Умляут?!
– Прости, – послышался с дерева голос Томаса, и я вновь сосредоточилась. – Слушай, своим имейлом ты первая проявила великодушие, – он опять помахал тетрадными страницами. – Я не был уверен… но узнать наверняка стоило всех денег на кондитерскую в мире. Я думал, мы с тобой – это судьба, и никаких сомнений быть не может, но появился этот дрищ в кожаной куртке, и я заревновал.
– А сейчас?
– Я сидел тогда на яблоне, бесился, что ты исчезла, и ждал, когда ты появишься снова. Вспоминал тот день и как Грей тебя любил – за твой порез он угостил меня пинком, какого я в жизни не пробовал. Смерть Грея хоть кого бы раздавила. Я недостаточно серьезно отнесся к тому, что ты пережила.
Я вглядывалась в его лицо. Слишком далеко, чтобы разглядеть веснушки. Через неделю он уезжает. Но сейчас мы сидим здесь, я вся в крошечных травинках, а он прячется среди листвы. Может, у нас и достанет дурости, чтобы все получилось.
– Слышь, Томас, – сказала я, сжала кулак, оттопырила мизинец и выставила руку вертикально вверх: – Слабо тебе?
Когда он спрыгнул на траву рядом со мной, я повернулась на бок и долго глядела на него. Я не потянулась взять его за руку, а просто смотрела. Пижама у меня еще мокрая от прошлогоднего дождя, но запах от нее приятный. Не сырой земли, а чего-то нового.
– Как думаешь, если бы мы начали переписку после твоего отъезда, можно было бы обойтись без этого и перейти к главному?
– Не-а, – ответил Томас. Он вынул лепесток яблони из моих волос, посмотрел на него, недоуменно нахмурившись, и бросил в траву. – Тогда этого могло и не случиться – канноли и всего остального. А теперь спроси у меня еще раз, почему я в твоем саду.
Он прижался лбом к моему лбу, вдавив мне в нос металлическую оправу очков.
– Почему?
– Я не могу уехать в Манчестер, не пообещав тебе, что вернусь. Приеду в гости. Буду писать письма и имейлы. Сколочу состояние на булочках с глазурью и встречусь с тобой на полдороге через всю страну, прежде чем ты уедешь в математический университет и забудешь меня.
Я видела, что ему хочется размахивать руками, ловя невидимых летучих мышей, но трудно махать руками, когда лежишь.
– Давай сделаем новую капсулу времени, – предложила я, обдавая дыханием его губы. – Чтобы у тебя была причина вернуться. Может, положим туда стерео Неда…
Томас засмеялся:
– Го, я знаю, каково жить без тебя. С тобой жизнь куда интереснее.
– По-моему, это, – я взяла его за руку, – всегда было важнее всего.
На этот раз, когда мы поцеловались, мир не рухнул, Вселенная не остановилась и звезды не начали падать с неба. Обычный поцелуй.
Такой, когда слышишь стук двух сердец. Такой, когда открываешь друг друга заново – губы, и руки, и смех, когда Томас нашарил нож в моем кармане, и неловкость, с которой я снимала с него очки. Такой, от которого теряешь дыхание и оказываешься покрыта травинками, а потом прощаешься и даешь обещания.
Такой, который по-своему останавливает время.
Понедельник, 1 сентября
[Один]
Через неделю мы устроили Грею викинговские похороны. Я сказала папе, что приду прямо на пляж – мне еще нужно кое-что сделать.
В книжном магазине темно, но я не стала включать свет – я ненадолго. В укромном углу чердака, куда никто не заходит, я вынула дневники Грея из своего рюкзака, открыла, увидела его почерк, вечно живой в неизгладимых чернильных строках: «Я взбешен коварством Вселенной. Но Готти пошла в меня, значит, все было не зря. Я викинг».
На этот раз обошлось без временнóй петли, однако вокруг меня зима, и снег засыпает книги. Я вспоминаю…
