А в непредсказуемом периоде я был кем угодно. Иногда, когда я поступал, как и в первой жизни, в институт, то, как правило, становился интеллектуалом, но мне это обычно не нравилось. Мне казалось, что я выпендриваюсь. В таких случаях всегда находился кто-то, кто терпеть меня не мог, а то и самым откровенным образом ненавидел. И никогда, до самой встречи с Иришкой, не находилась та, что меня любила. «От волос на голове твоей до ступней на ногах твоих нет в тебе ничего интересного» — вот что убивало меня.
Хотя на самом деле меня всегда убивал Рогатый.
Я был то дворником, то физиком, то охранником, то актером, то сыщиком был в МУРе, несколько раз заканчивал мореходку, газетчиком несчетное количество раз, а однажды даже попытался стать певцом — ничего не вышло, голос не тот. Самая, наверное, приятная из моих жизней Сурка была та, когда я стал археологом-подводником. Начал в 18 лет где-то в районе Керчи, потом черт унес меня в Южную Америку, потом в Новую Зеландию. Правда, с возвращением на родину к моменту встречи с Иришкой у меня возникли проблемы, и потом я напрочь зарекся бродить по этой жизненной линии, стараясь с тех пор удерживаться в пределах Союза.
Но все-таки хорошая была жизнь. Единственным минусом оказалось то, что с Иришкой в ней мы виделись не так чтобы очень много. Мы с ней поженились, как всегда, в восемьдесят втором, но я к тому времени уже заразился этой самой подводной археологией и начал постоянно исчезать по экспедициям. Я разрывался между Иришкой и затонувшими кораблями.
Окончилась эта жизнь точно так же, как и все остальные, правда, не в России, как обычно, а в Пало Альто, на какой-то улице из седого камня. Шел жуткий дождь, я спешил в гостиницу, как вдруг он вышел из-за машин, седенький, хлипенький и насквозь мокрый — я, как всегда, оказался абсолютно не готов к встрече. Он бормотнул свое обязательное «Привет!» и тут же грохнул какой-то железной палкой по пояснице. Потом еще долго бил, я лежал в луже, змеились молнии, и дождь на меня лил, и было ужасно больно, а через боль я думал, что какая же, черт возьми, она была у меня хорошая, эта жизнь.
Потом он ударил меня по голове, и я снова родился.
Не знаю, в чем тут дело, но именно после того удара что-то изменилось во мне. Я вроде как бы устал. Я возненавидел школьную жизнь, не заговаривал больше с Василь Палычем, хотя, по-моему, он все равно что-то подозревал или даже знал, а Женька Грузинский по-чему-то перестал ко мне приставать. По-моему, он инстинктивно побаивался меня. Я старался быть как можно более незаметным, но меня все равно боялись, не только Женька. Я больше ни к чему не прилагал никаких усилий.
А потом, в 25 лет, я увидел Рогатого.
Он шел по Климентовскому переулку под руку с какой-то молодой женщиной. Он был намного моложе и не седой, но все равно я его узнал. Женщина тоже показалась мне знакомой, но я так и не вспомнил, где мог видеть ее. В этом нет ничего странного — когда проживешь в одном и том же месте сотни полторы жизней Сурка, поневоле будешь то и дело натыкаться на знакомые лица, иногда до боли знакомые.
У него была решительная походка, он был очень поглощен своей дамой, что-то ей говорил, потому, наверное, и не заметил меня. Я спрятался за сигаретным киоском.
Пройдет двенадцать лет, и он набросится на меня и снова зверски убьет, но, похоже, пока я не был его злейшим врагом, и убийство в его планы не входило. Он просто шел с той женщиной по Климентовскому переулку, потом попрощался с ней довольно сухо и вошел в дом с кучей вывесок на двери.
Я остался ждать. Напротив не было никакого кафе, поэтому я устроился на автобусной остановке, ожидая, когда Рогатый выйдет на улицу, и отлично понимая, что опаздываю на встречу, за что меня в очередной раз уволят. Я трудился тогда в совместном предприятии «Марабу», где было легко работать, но за опоздания увольняли. Да пошли вы к черту! — подумал я. Ни за что на свете я не согласился бы его упустить.
Он не вышел. Я не знаю, как это получилось — глаз не спускал с двери, но я его пропустил, сидел как дурак на этой автобусной остановке, мимо проходили люди со знакомыми лицами, человек десять прошло, наверное, но никто не кивнул мне и никто не сказал:
— Привет!
Из «Марабу» меня вышибли. Мне там должны были 280 рублей, но я за деньгами не пошел, сильно гордый был, нищий хозяин жизни. Я истратил остаток денег на поиски Рогатого. Я, как на работу, ходил к тому дому в Климентовском переулке, но с тех пор его там не видел. Я облазил все окрестности — ни следа! Что самое интересное, у здания, куда вошел Рогатый, был только один выход. Был там, правда, подвал, откуда хотя бы в принципе мог иметься ход в знаменитые московские подземелья, но заколоченный — я проверил. Наверное, это была моя самая одинокая из всех моих одиноких жизней Сурка (имеется в виду период до встречи с Иришкой), но он появился со своим приветом только через двенадцать лет и злобно искромсал меня кухонным ножом для разделки мяса. Была ночь, Киев, улица Артема (точней, где-то неподалеку, сейчас уже и не вспомню где), я лежал почему-то без боли, истекал кровью, смотрел на старый каштан, желто освещенный ночным фонарем, и обещал себе, умирая, что в будущей жизни обязательно к этому каштану приду. Так и не пришел, вот ведь какое дело.
К следующей, то есть самой что ни на есть нынешней моей жизни Сурка я решил поступить умнее и выйти на Рогатого через его даму. Я спокойно проводил глазами пегий пиджачок Рогатого и последовал за ней на разумном отдалении. Дамочка, не обремененная собственным автотранспортом, последовала к «Новокузнецкой», я шел за ней, любовался и безуспешно пытался вспомнить, где и в какой жизни я ее видел.
Познакомиться с ней оказалось проще, чем голодному разжевать сардинку. Еще в метро она заметила меня, а я «заметил» ее. Не могу сказать, чтобы это было уж совсем нечто потрясающее, но вид ее отвращения явно не вызывал, тем более, что мой организм, истощенный поисками Рогатого, давно уже требовал постельного упражнения. Она только что не таращилась на меня. Я протиснулся к ней через толпу пассажиров и требовательно спросил:
— Где я вас мог видеть?
— Не могу вспомнить. Я думала, вы поможете.
Через полчаса мы уже сидели в какой-то жутко дорогой забегаловке на Садовом кольце, на которую ушел почти весь остаток моих финансов. Я узнал, что ее зовут Рита, и дал ей свою визитную карточку от «Марабу». Я успел признаться, что следовал за ней от Климентовского переулка.
— Видел вас Там с парнем, тоже очень знакомым, он потом куда-то исчез. Кто он? Лицо просто ужасно знакомое…
— А, — обрадовалась Рита. — Так вы с биофака?
За все мои жизни Сурка я чего только не перепробовал, однако на биофаке МГУ не учился. Подумывал было, потому что биология к концу двадцатого века стала котироваться выше, чем моя (с подачи Василь Палыча) любимая физика, но так и не собрался.
— Нет, — ответил я. — Я на физфаке учился.
И назвал даже группу, но это ей ничего не сказало. Мог бы сказать, что и на мехмате учился — это тоже было правдой, я и там знал всех и всё. Кроме математики, разумеется. В школе математика нравилась мне куда больше.
Потом выяснилось, что мы с ней учились в одни и те же годы (я соврал ей, конечно, я учился на пару лет позже). Мы предались воспоминаниям, обнаружили кучу общих знакомых, а под конец я спросил:
— Так парень-то кто?
— Какой парень?
— Ну, тот, с которым я тебя на Климентовском увидел.
— А… Так это Мишка Терещенко. Случайно встретились.
И лицо ее исказила брезгливая гримаска.
— Что так?
— Неважно.
В постели мы тоже оказались довольно быстро, правда, не в тот вечер, стратегия «быстрота и натиск» почти никогда мне не удавалась. Если бы не активная позиция Риты, я бы ее промурыжил еще неделю. Там я опять, якобы ревнуя, завел разговор о Рогатом. Выяснилось, что Мишка Терещенко имел с моей Ритой роман где-то на первых курсах, но она быстро спустила это дело на тормозах.
— Так-то он ничего. Умный, обходительный. Неожиданно сильный. Ты даже не представляешь, какой сильный.
— Почему же не представляю? Очень даже хорошо представляю.
— Псих он какой-то. Сцены мне закатывал сумасшедшие. Честно говоря, я его побаивалась. Еле отвязалась, так прилип. Даже вздохнула, когда все кончилось.
И еще она мне сказала, тихо, убежденно и безнадежно:
— Знаешь, Сереж, я, кажется, в тебя влюбилась. Прямо там, в метро. Ты, случайно, не мог бы на мне жениться? Вообще-то, у меня есть жених, но я как-то…
И вы знаете, получилось прямо по ее просьбе, не прошло и полугода. На протяжении всех моих жизней Сурка никто и никогда, кроме Иришки, в меня не влюблялся — то ли все они чуяли во мне что-то чуждое, то ли не получали от меня ответного знака… ведь и я тоже, как уже говорил, не испытывал ни к кому из них чувства любви. Словом, с этим у меня были проблемы. Точней, проблем никаких не было, абсолютно никаких. Я получал сексуальное удовольствие, с облегчением расставался, и партнерши мои тоже, как мне кажется, расставались со мной без горечи, и так шло до того самого момента, когда подступала очередь встречи с Иришкой.
