Он ведь неспроста смотрел на мои руки. Не иначе как Квентин поделился с ним своим удивлением — отчего это его друг Феликс листает страницы Библии руками… в перчатках. Вроде бы сам он объясняет это тем, что в светлице холодно, но надевает их лишь при чтении.
Я специально предпринял эту своего рода контрмеру. То есть, с одной стороны, вроде как принимаю крещение, а с другой…
Вот и пусть думает наш православный католик об истинных причинах такой странности в моем поведении.
Но Дмитрий размышлял недолго. Как раз накануне нашего с Квентином крещения он под явно надуманным предлогом попросил вернуть ему Библию — дескать, надо кое-что уточнить.
Я принес, но руки мои были в неизменных перчатках, да еще черного цвета.
Царевич внимательно посмотрел на них, отошел в дальний угол своей комнаты и, сделав вид, что копается в каких-то свитках, небрежно попросил меня:
— Открой Песню Песней царя Соломона. Хочу вместе с тобой насладиться дивными строками.
Я невозмутимо открыл Библию, начав перелистывать страницы.
— А что это ты в голицах? [82] — раздалось за моей спиной.
Я вздрогнул, изображая испуг:
— Как-то незаметно ты подошел, государь. Даже не по себе стало.
— Так пошто голицы напялил? — повторил вопрос Дмитрий.
— Холодно на улице, вот и зябнут руки, — хладнокровно пояснил я.
— Так у меня-то тепло, а ты все в них, — ухмыльнулся царевич.
— Это верно, — согласился я.
Вообще-то в его потаенной палате обычно царила прохлада. Да иначе и быть не могло — она же расположена на верхнем ярусе собора и печки не имела, а от жаровни с углями прок был, но невелик.
Зато сегодня Дмитрий предусмотрительно повелел принести сразу три жаровни, так что в палате и впрямь было жарковато.
Словом, перчатки пришлось стянуть, но к тому времени нужная страница была найдена, и царевич вновь не успел ничего выяснить. Тогда он заметил мне:
— Не то место. Листай далее.
«А вот притворяться ты, парень, умеешь плохо, — отметил я. — Хоть бы для приличия заглянул в книгу, прежде чем так говорить».
Пришлось перевернуть еще несколько страниц, на сей раз голыми пальцами, прежде чем он удовлетворенно кивнул и остановил меня, облегченно, но в то же время разочарованно вздохнув, после чего замер, посмотрев на мое искаженное от боли лицо.
— Тебе плохо, княже? — испуганно спросил он.
— Легкий приступ головной боли, — пояснил я, кривя губы.
— Так я лекаря позову. — Он метнулся к двери.
— Не стоит, государь, — остановил я его. — Уже все прошло, так что ни к чему беспокоить почтенного человека из-за каких-то пустяков.
Он застыл на месте, с недоверием вглядываясь в мое улыбающееся лицо, и только тут до него стала доходить причина.
Царевич перевел взгляд на мои руки. Книги они уже не касались.
— Ну-у, коль все прошло, переверни еще одну страницу, — сказал он, подойдя к столу. — Хочу глянуть далее.
Я немного поколебался, но просьбу выполнил.
— А теперь еще одну, — потребовал он и вновь впился взглядом в мои окаменевшие скулы.
Полное ощущение, что я сдерживаю крик от нестерпимой боли.
— Опять голова? — поинтересовался он с легкой, еле уловимой иронией.
Сочувствия в голосе я не заметил.
— Да, государь, — подтвердил я. — Но лекаря все равно звать ни к чему. К тому же голова — предмет темный и изучению не подлежит. — В качестве дополнения, чтобы стало совсем понятно, я еще и улыбнулся одними губами, чтобы он мог заметить мои крепко сжатые зубы.
Вообще-то опасную игру следовало давно прекратить. Я сам чувствовал, что зарываюсь.
Запах горящих смолистых поленьев на костре становился все более явственным, а фигура на костре все более угадываемой, но тут уж как у поэта. Помните? «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю» и что-то там еще. Короче, «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…» [83].
Вот примерно такое же упоение от игры со смертельной опасностью было и у меня.
Кто там любит искушать смертных? Вот-вот. А я как раз играл его самого.
К тому же я не терял надежды избежать крещения вкупе с крестным отцом и в то же время остаться на должности учителя, проводя занятия без посторонних лиц.
Не может же царевич допускать кого-либо на занятия, которые ведет неизвестно кто, да еще и говорит на такие темы, что ой-ой-ой.
Ну и, наконец, третья причина, о которой я не сознавался даже сам себе, скрывая ее где-то далеко-далеко и глубоко-глубоко, на самом донышке души. Очень уж мне хотелось обставить в этом компоненте дядю Костю.
Помнится, он как-то раз сыграл черта, да и то скорее невольно, то есть не собирался, но все приняли за него. А тут фигура куда крупнее — дьявол. И играю я его добровольно, причем если брать по времени, то уже которую неделю.
И ведь верят.
Хотя нет, правильнее, верит, но все равно.
— Ну ты иди себе в опочивальню, отлежись, — растерянно произнес Дмитрий.
Я вежливо поклонился и пошел к выходу, но у самой двери он остановил меня коварным вопросом:
— Я вот мыслю, а что бывает с диаволом, ежели он принимает на себя обличье обычного человека, а опосля его окропить святой водой?
— Наверное, этот человек умрет, — предположил я. — Но тут зависит от того, кто ее освящал. Если истинный праведник — это одно, а если обычный человек, пусть даже его именуют митрополитом или патриархом, — иное. Хотя наверняка трудно сказать. Как я уже говорил ранее, ни с дьяволом, ни с богом общаться мне не доводилось.
— Может, отложим тогда крещение, пока голова не пройдет? — предложил он.
— Как повелишь, государь, — радостно улыбнулся я и… принялся надевать перчатки. Поймав недоуменный взгляд царевича, я беззаботно пояснил: — На улицу иду. Да и на лестнице у тебя тоже зябко — несет от кирпичей.
— Ну иди-иди, — иронично усмехнулся Дмитрий, давая понять, что раскусил меня, и вдруг по его лицу промелькнуло что-то жестко-неприятное. Такого выражения я еще ни разу у него не видел. — Иди, да помни: завтра в купель, — отчеканил он и, прищурившись, пристально посмотрел на меня.
— Как повелишь, государь, — вновь повторил я упавшим голосом и отвесил еще один учтивый поклон.
— А ты выдержишь ли? — с откровенным любопытством спросил он.
— Разумеется.
— И голова не разболится?
— Даже если так, то я потерплю, — ответил я, по-прежнему продолжая улыбаться, и многозначительно добавил: — К тому же, как я слышал, обряд не столь уж длинный, так что с божьей помощью…
— Ну-ну… — несколько озадаченно протянул царевич.
Не иначе как моя последняя фраза окончательно поставила его в тупик…
«А ведь он не такой уж простак, — сделал я вывод, следуя, как и велено, в свою опочивальню. — Как там я учил Федора? Главное — казаться. Получается, Дмитрий — весьма умный парень, коли самостоятельно дошел до кое-каких истин. Ну и пускай. Ничего страшного. Кто предупрежден — тот вооружен».
И с этими оптимистическими мыслями я с наслаждением завалился спать, махнув рукой на завтрашний день.
Честно говоря, сам процесс крещения меня как-то не вдохновил. Зато поведение моего крестного отца изрядно забавляло.
С самого утра он волновался куда больше чем я, и даже, не удержавшись, полюбопытствовал, как там моя голова.
— Приступ если и начнется, то не так рано, а чуть позднее, — пояснил я. — Скорее всего, мы к этому времени будем уже в церкви. — И со вздохом выразил надежду: — А может, и вовсе обойдется.
— Лучше бы обошлось, — многозначительно посоветовал царевич. — Нехорошо, если твое лицо вдруг скривится в тот самый миг, егда отец Акакий примется за запрещение сатаны и всех его ангелов. Могут помыслить, будто ты одержим некими силами зла.
— Так это крещение или обряд изгнания злых духов? — обеспокоился я.
