Григорий Петрович, уже пристрелявшись, работал на удивление точно.
«Сорренто» через минуту получила в корму две убийственные очереди из ПКМ, обреченно рыскнула налево от трассы, проламывая сначала железо отбойника, а потом и переплетения кустарника у обочины. Все, ласточка, лети в обрыв… Следующая за нею «Тахо» остановилась посреди дороги, припав на левую сторону. Из-под капота повалил густой дым. Вот эту бибику реально жалко, Гоблин, будь человеком, не жги мне нервы!
Мишка не услышал, трахома, и всадил еще парочку очередей по корпусу.
Конечно, возле этой ласточки-мечты я притормозил. Почему в локалках такие никогда не попадаются, одно старье!
Сомов выскочил из машины и побежал вокруг потенциального трофея. Чуприн, тоже взбодрившись, бросился к кустам. Сука, ноль дисциплины в экипаже, вам кто машину позволил покидать!
— Улетели! — сообщил дед радостно. — Не достать!
— Сомов, назад! — заорал я.
— Щас! — Мишка нетерпеливо махнул рукой.
Громыхнула задняя дверь, вернувшись, Чуприн заерзал на сиденье.
— Константин, я ж просто в азарте! — начал оправдываться дед. — Вдруг что-то найду.
— Накажу в следующий раз.
Время! Тут только начни шмонать — пару часов потеряем!
— Михаил!
Нервничаю все больше, кажется, что внутри секундомер тикает, приближение старта сказывается на настрое все сильней. Гоблин, достав свой «ка-бар» из стали D2, с тщанием коллекционера все еще ковырялся возле уже заполыхавшего джипа.
— Гоблин, звездюк!
— Да иду я!
Хлоп! Пассажирская дверь рядом со мной чуть не отвалилась. Сломает он их, в конце концов.
— Вот и все, а ты бесился! Держи от напарника! Не вздумай целовать.
Металлический шильдик с хромированной надписью «Tahoe» лег мне в руку.
— Прилепишь на наш джип. Не унывай, брателло!
Я отвернулся к окну, рассматривая подарок.
Тяжелый внедорожник разгорался вовсю, надо бы отъезжать, пока и нас не прихватило. Внутри салона никто не стонал. Вот и конец театра, хлопать в ладоши не хочется. Природа вообще ничего не заметила. Вновь поднявшийся ветерок взметнул вверх уснувшее пыльное торнадо и заставил маленький вихрь станцевать над асфальтом в колдовском танце.
Ох, трахома… Если, не приведи Смотрящие к такому финалу, Мишка когда-нибудь умрет, мне останется всего полчаса, чтобы последовать за ним. Это больше, чем просто брат. Это что-то по-крепкому родное. Чуть слеза не пробила.
— Рвем! — сам не знаю, кто это крикнул.
На самом верху Шаумянского перевала нас встречали.
Верблюд стоял как раз возле высокого дерева с табличкой, где он же и был нарисован, — смотрел на нас большими, немного грустными глазами. Матушка-природа проявила весь свой изобретательский дар, чтобы уберечь их от летящего над барханами песка, дорожной пыли и лучей палящего солнца пустыни. Надбровья у верблюда резко выдавались вперед, а на веках во все стороны торчали густые и очень длинные ресницы, которые и преграждают путь песчинкам и яркому свету.
— Двугорбый, — сосчитал я.
— Бактриан, — опытно заявил Григорий Петрович и тут же не менее опытно добавил: — Или дромадер. Легендарный, его все здешние водители знали.
Машина остановилась, животное тут же подошло совсем близко.
— Дромадер, бактриан… Специалисты, смотрю, высший класс! — впечатлился нашими глубокими биологическими познаниями Гоблин. — Все назад, я в Калмыкии с ними дело имел. У нас разводили одну породу одногорбых — арвана и три двугорбых — калмыцкую, казахскую и монгольскую. Калмыцкая наиболее ценная, между прочим, только так по пескам прет, до сих пор используют. Это калмык.
Передняя правая нога верблюда была притянута и крепко привязана тонким кожаным ремнем. Чтобы не сбежал, значит. Садизм высшей степени. Странно, что мы его не увидели по дороге сюда. Что с хозяином? Не хочется думать, что он просто бросил его.
— Григорий Петрович, хлебца достань. Черный каравай, старый, что еще в Новом Шахе взяли.
Вздохнув, Сомов спустился на землю и медленно подошел к животному. Только сейчас я заметил, что вся полянка истоптана отпечатками широких двупалых ног стреноженного верблюда.
Как-то так вышло, что вблизи я видел их всего один раз жизни, и то в Берлинском зоопарке, знаменитом Zoo. Зверь был избалованным, наглым, чувства умиления не вызвал. Этот — трудяга. Детей катал, стоял тут сутками, фотографировался за деньги, обеспечивая хозяину заработок. А он его ремнем стянул.
— Тихо, тихо! — Гоблин достал нож. Верблюд не отпрянул, лишь молча поворачивал шею все сильней. — Не дергай лапой, маленький…
Вжик! Ремень опал, зверь тут же попытался разогнуть ногу и опереться, но не смог.
— Не торопись, — посоветовал ему Сомов.
Верблюд послушался и лег рядом с ним, потянулся за хлебом. Мишка опустился на колени, положил каравай и потрогал горб.
— Шершавый!
Да у него все шершавое, вон какие мозоли на суставах. И даже на груди. Запросто можно опускаться на раскаленный песок, защита — позавидуешь. А мы за полгода уже третьи наколенники меняем.
— Не боись, теперь на тебя никто не сядет, кроме мух!
Если он рассчитывал таким образом успокоить несчастное животное, то сурово ошибся — похоже, именно этого исхода верблюд боялся больше всего. Заподозрив неладное — что, теперь на меня никто не вскарабкается, а привычной работы не будет? — огромный зверь встал и прижался плечом к Гоблину. Как дитя.
— Ты че, дружбан!
Я сплюнул в форточку.
Потом вдохнул чистый горный воздух, полный запахов цветов и слабого хвойного аромата. Сожрут. Не выживет, это ежу понятно. Зарежет стая волков и быстро разберет. Им помогут, тут есть кому. Первыми прилетят местные вороны, жирные, здоровые. Если раньше их не спугнет какой-нибудь орлан. Уже через три дня ничего не останется, разве что самые тяжелые кости.
— Григорий Петрович, будь ласка, аптечку принеси, ему ногу обработать надо! — крикнул Сомов.
«Это просто верблюд, Кастет, не рефлексируй. Сколько их теперь ходит по степям… А лошадей? Всех не нажалеешься».
— Вообще-то можно его упаковать и взять с собой, — несмело предложил Чуприн, подходя к машине с моей стороны. — Запихаем за стойку крана, пусть лежит в кузове, поплевывает. Вам там как, верблюды нужны?
— Сомов, закончил? В машину, — приказал я. — И давай без фантазий.
— Вишь, как оно, братан, дисциплина. — Мишка погладил поднявшегося верблюда по шишковатой морде. — Давай уж, не пропадай тут.
А тот с высоты своего более чем двухметрового роста продолжал пристально смотреть на него своими удивительными глазами. И в проникновенном этом взгляде, спокойном и умном, было удивление, укор с напоминанием о предательстве и недоумение — почему не берете меня с собой, почему не хотите, как раньше?
— Даже зверь понимает, сколько ошибок люди творят, — задумчиво молвил Чуприн.
— Ты еще не капай на нервы! — нервно попросил я.
«Егерь» тронулся с места. Верблюд зашлепал губами, возмущаясь или умоляя, и какое-то время еще пытался бежать за нами.
— Знаете, молодые, а ведь именно здесь проходила линия обороны от немца, рвавшегося к Туапсе… По самому Шаумяну окопы рыли. Держали, как могли, мало кто помнит про эти бои. С той стороны немец, значится, побывал, а вот с этой — нет, не пустили! И что получается? Тогда удержали, а сейчас не смогли, все бросили и удрали, один леший ведает куда и зачем. Вот так оно случается в этой сложной жизни…
Рядом виднеется долинка с заброшенными садами и древним кладбищем. Может, там лежат и славные защитники Шаумяна.
В двадцать первом веке защитников не нашлось. Одни бандиты окрест — что позади, что спереди.
Что-то мне все хуже и хуже.
Получилось хорошо — Марат эфир контролировал, был наготове и встретил нас аж возле Греческого, сразу зарубив былой план возвращения.
Оказывается, туапсинская группировка поставила в районе Заречья пост, и теперь мимо промзоны у реки незаметно не прошмыгнешь, придется повилять. Я откровенно обрадовался такой встрече. Уже темнело, и перспектива в непонятной обстановке тыкаться носом вслепую, то и дело вкрячиваясь в очередной тупик и не имея возможности включить фары, меня совершенно не прельщала. Скутер дарования быстро подняли наверх манипулятором, после чего он попытался изгнать Гоблина с соседнего со мной сиденья. Потерпев неудачу, Марат нехотя перебрался назад, к Чуприну, где они тут же зацепились языками за самолетную тему. Пришлось прервать.
