Бык удивленно смотрел то на нее, то на собственные порты, из которых наружу рвалась то ли змея, то ли кол, то ли вдруг выросший рог.
— Вот за него, милок, как за вымя коровье... Дитятя наконец сообразил, о чем речь, и отчаянно затряс башкой:
— Не-е-е, маманя говорила, нечисть явится.
— Ох, милок, да кабы она являлась, лешаки так бы по весям и шастали, особливо по Буевищу... — Вспомнив о сморчках-мужиках, Купавка вновь вздохнула. Вот ее хазарчик, это да... Где-то он теперь?
— Можно?! — удивился Бык.
— Да ступай уж, вона, всех девок распугал. Девки и правда с тревогой посматривали на недоросля, иные зарделись.
— Ы-ы-ы, — радостно сказал Бык и рысью поскакал к кустам.
* * *
Два слона, не разбирая дороги, неслись по лесу. Слоны не разбирали дороги потому, что были они не слонами, а большими белыми птицами, и вместо ног у них выросли крылья. Шли они по лесу на крейсерской скорости, растаптывая в труху пни и сворачивая деревья, а мнилось им, будто парят под облаками, а внизу колышутся зеленые волны. Вдалеке посреди моря листвы раскинулось селение. Много весен назад слоны-птицы тоже видели селение. Оно стояло посреди джунглей и изобиловало дворцами и храмами. Гордые люди в белоснежных одеждах и тюрбанах жили в нем. Слоны-птицы летели туда, неслись, бежали... Слоны-птицы клекотали на все небо, возвещая о своем появлении, чтобы им приготовили царское угощение и драгоценные попоны на ночь.
— Будь проклят, Умар, сын собаки, — стенал Абдульмухаймин, подпрыгивая на спине слона, — пусть белый червь выест твои бесстыжие глаза.
Парень из африканской глубинки сыпал проклятиями и ругал родную маму последними словами за то, что его родила.
Лишь один Умар был вполне доволен жизнью. Он стоял на четвереньках в башенке рядом с Абдульмухаймином и трубил, трубил, как не трубил никогда никто из людей. Потому что он не человек, а слон. Большой белый слон. Такой же прекрасный, как прекрасная белая юрта Силкер-тархана.
* * *
Мамка правду говорила: нечисть только и ждет, пока хлопец начнет рукоблудствовать. Бык нисколько не удивился, когда прямо на него выломились из чащобы две неведомые твари. И вместо носа у них болталось то, что не должно, и такого размера... Не удивился, но испугался. Поддергивая порты, дитятя бросился наутек.
— Нечисть лезет, — орал он на всю округу, — нечисть, нечисть, нечисть!.. Вот тебе и можно... Купавка, дура!
От пережитого ума в Быке заметно прибавилось, будто прорвало давно подтачиваемую водой бобровью запруду.
Молодицы сперва только посмеялись над парубком, страсть-де в голову ударила. Но когда из кустов показались гороподобные твари с ушами, как паруса драккара, бабы, побросав бельишко, с воплями побежали в Партизанку.
— Затворяй, — крикнула Купавка стражнику у ворот, когда последняя из беглянок влетела в селение.
— Чего это? — зевнул стражник.
— Оборотни, — коротко ответила баба.
Вскоре над городьбой возникли защитники и принялись защищать селение...
* * *
Когда гордых белых птиц осыпают камнями и стрелами, когда гордых птиц обливают кипятком, когда гордых птиц ругают позорными словами — гордые птицы улетают. А их — гордых белых птиц — осыпали, на них лили и их ругали. Что же им было делать? Слоны обиженно затрубили и помчали прочь. Не тот город, неправильный, злой. Ну и пусть. Пусть эти дикие люди не видят, как прекрасны гордые белые птицы, пусть... Зачтется обидчикам на том свете, не достигнут они нирваны в тысяче тысяч будущих жизней. Будда все видит!
— Памажите, — орал парень из африканской глубинки, — ви чито, не люди?
Но со стены летели стрелы и камни, и никто помогать не собирался. Да и не понимали поляне парня из африканской глубинки.
Когда слон Абдульмухаймина проносился возле раскоряченного дуба, здоровенная ветка залезла в башенку, зацепилась за Умара и бросила его на землю. Купец ударился головой о корневище и затих.
* * *
Воины Ирсубая, вторые сутки бредущие по дремучему лесу, воины, лишенные своей лучшей половины — коня, воины злые, недовольные начальством, не знали того, как повезло им. Как повезло, что они слышат щебетание птиц, шум ветра в высокой листве, тихий шепот трав, ложащихся под ноги... Спокойствие и умиротворение окружало латников, в то время как в хазарском лагере, откуда они ушли, творился сущий бедлам.
Три слона носились по загону, и погонщики-бедуины, прикованные к башенкам на спинах животных, ничего не могли поделать. Погонщики кричали, били слонов по ушам длинными палками, но животные словно взбесились. Они гонялись друг за другом, сшибались крепкими лбами, спаривались, валялись в грязи и гадили, гадили, гадили... Животные вели себя точно так же, как в Персии, и точно так же пользовались полнейшей безнаказанностью, ведь бек велел, чтобы слоны вернулись в целости и сохранности. Слоны прекрасно знали, что они животные ценные и в воинском деле полезные, а потому не боялись сурового наказания.
Слоны подчинялись лишь Умару, а Умара и след простыл. Где был этот проклятый Умар, никто не имел ни малейшего понятия. Был да сплыл. Не получив утреннего кумыса, слоны сперва удивленно бродили по загону, ожидая, что вот-вот появится господин и призовет их к порядку, но господин не появлялся... И его отсутствие привело к полной анархии.
Чавала-бай, конечно же, мог бы обуздать бестий, но гуру остался в Каганате.
Когда стало ясно, что слоны подобру не уймутся, Силкер-тархан призвал Кукшу.
— Мы находимся на земле полян, — покачивая головой, неторопливо проговорил тархан, — а ты должен стать их владетелем. — Тархан нехорошо усмехнулся. — Дабы выказать тебе мое расположение, еще не завоевав полянскую твердыню Куяб, я дарую тебе место, на котором разбит наш лагерь, остальное получишь после победы.
Кукша принялся благодарить.
— Владетелю подвластно все, что происходит в его владениях. Слоны доставляют мне много хлопот, но они на твоей земле, и, значит, ты можешь их усмирить. Сделай это, и милости мои будут неисчислимы.
Силкер-тархан вручил Кукше серебряную табличку с выбитым на ней соколом и приказал не медлить.
— Предъяви сокола любому из моих воинов, и воин сделает, что прикажешь, как будто ему приказал сам Силкер-тархан. Но помни, кому многое дано, с того многое спросится...
«Пуганные уже», — подумал Кукша и с почтительным поклоном вышел из прекрасной белой юрты.
* * *
Партизанка бурлила. Слыханное ли дело, чтоб средь бела дня на городьбу нечисть бросалась? В том, что под стены подкатила нечистая сила, некоторые не верили. Говорили, в Куябе такая ж животина содержится. Однако в Куябе и бывал-то отнюдь не каждый из партизанских жителей, а уж после того, как в полянской твердыне поселился слон, и вовсе единицы. Большинство решило: нечисть. Меньшинство, не желая быть битым, согласилось.
Нечисть привалила не одна, а с приспешниками — страхолюдными мужиками, сидящими в башнях! Мужиков, прокопченных не иначе как в самом Пекле, людины сочли особенно дурным знаком — о таком даже пращуры не слыхивали, чтобы на спине оборотня человек сидел. Сие — предзнаменование навроде хвостатой звезды, а может, и хуже!
Неспроста нелюди из леса повылазили, ох, неспроста. Видать, прогневали чем-то поселяне лесного Хозяина, вот он зло и вымещает. А чем прогневали — то партизанским было невдомек. И можно ли умилостивить его — тем паче.
Долго гудели людины в родовой избе, гадая, в чем причина бедствия, долго допытывались у девок, утекших со злополучной речушки, не случалось ли чего странного до того, как оборотни появились. И допытались — Бык всему виной! Там же дубравка, все знают — Хозяин дубки любит! А куст, в котором Бык... и выговорить-то срамно, — к дубравке примыкает. Видать, Хозяин заприметил, что кусты колышутся, и решил изведать, кто это копошится на границе его владений. Обернулся стрекозой или мухой да порхнул к кустам. А там Бык это самое... Понятно, Хозяин оскорбился и на Партизанку нечисть наслал. А как же, любой бы оскорбился, если бы на его пороге да такое учинили...
— Уходить надо, — отрезали мужики, и сколько ни возражал Угрим, сколько ни убеждал, что никакие не оборотни к стенам Партизанки пришли, мир настоял на своем.
И людины ушли в Куяб.
А про Быка решили, что кровью на бранном поле позор смоет.
* * *
Воинский стан отодвинулся от загона почти на стрелище — от греха подальше. Лишь пятеро часовых, опасливо поглядывая на «изолятор», прохаживались вдоль вала. Заметив Кукшу, двое преградили ему дорогу, пришлось показывать серебряную табличку. Едва завидев сокола, часовые почтительно отступили.
— Я тот, кто установит порядок, — сказал Кукша. За время, проведенное с хазарами, он научился вполне сносно говорить на тюркском.
