Подумав немного, я негромко произнес вслух небольшой монолог:
– Я знаю, что формально ты мне не отец. Но ты был им – в отличие от моего биологического отца. Ты принял меня в свою семью, хотя тебе это было совершенно ни к чему, и ни разу не попрекнул меня тем, что я – не твой родной сын. Ты мог бы вышвырнуть меня вон из своего дома, мог сделать мою жизнь невыносимой – но не сделал этого. И именно поэтому, а не только потому, что ты не отказывал мне в куске хлеба и в тепле очага, я считаю тебя отцом.
Вероятно, будь Патрик жив, я сказал бы ему что-то в этом роде – если бы только у меня хватило решимости заговорить.
Что ж, подумал я, сделаю это в другой жизни.
Глава 74
В 1983 году первая Международная космическая станция, объятая пламенем, рухнула на землю. Разумеется, весь ее экипаж погиб. Это трагическое происшествие стало тяжелым ударом по репутации многих представителей науки. В том же году десятки тысяч человек погибли на Мальдивах и в Бангладеш в результате цунами и небывало сильных летних наводнений. Температура океанской воды вблизи Северного и Южного полюсов планеты заметно повысилась. Теперь уже даже самым рьяным поборникам технического прогресса стало ясно, что бурное развитие новых технологий приносит человечеству больше вреда, чем пользы. Мне же было очевидно, что предсказание Кристы, сделанное ею сотни лет назад в больничной палате берлинской клиники, сбывается.
Мир приближался к концу. Это был естественный процесс, но он явно ускорялся, и причиной были действия Винсента. Я выдержал последнее испытание, убедив его, что моя прежняя память, аккумулировавшая события первых моих тринадцати жизней, больше не существует. Однако он не посвящал меня в свою деятельность, убивавшую все вокруг. Возможно, с иронией думал я, из-за уверенности, что моей прежней памяти больше не существует, он пришел к выводу, что я больше не могу быть ему полезным в его исследованиях.
Тем не менее он приблизил меня к себе, резко подняв уровень моего благосостояния. Со временем я оставил работу в журнале и превратился в мальчика на побегушках, собирая для Винсента материалы по самой разнообразной тематике, выступая в роли его советника в бытовых вопросах, а нередко и личного секретаря. Сам он называл меня «мой госсекретарь».
Я летал по стране, встречаясь с людьми, в которых он собирался вложить деньги, чтобы привлечь на свою сторону, беседовал с сенаторами, умасливал ученых, чья работа вызывала у него интерес, а подчас даже избавлял его от необходимости платить штрафы за неправильную парковку в центре города. Винсент, как мне казалось, ценил мою работу и с уважением относился к моему мнению, отказываясь от проектов, которые казались мне бесперспективными, и активно разрабатывая те, которые я считал интересными. Иногда мне поручали даже кое-какую исследовательскую работу. К 1983 году, когда на рынке стали появляться технологии, подобных которым я не видел даже в 2003-м, я по поручению Винсента самым активным образом занялся изучением всего нового, стараясь вычленить наиболее многообещающие разработки. Дженни была центром притяжения на всех организуемых Винсентом общественных мероприятиях и вечеринках. Я тщательно скрывал свои чувства, но она, должно быть, все же стала о чем-то догадываться. Как-то раз, когда Винсент отлучился на кухню за очередной бутылкой вина, она наклонилась ко мне через обеденный стол и сказала:
– Гарри, я хочу кое-что понять. Скажите, я вам нравлюсь?
От ее слов у меня по спине побежали мурашки.
– П-почему вы меня об этом спрашиваете? – пробормотал я.
– Пожалуйста, ответьте мне. И побыстрее.
– Да, – признался я. – Вы мне нравитесь. Я… вы всегда мне нравились, Дженни.
– Что ж, тогда ладно, – тихо сказала она.
На этом разговор закончился.
В 1985 году я стал ощущать боль и тяжесть в ногах. В течение нескольких недель я старался не обращать на это внимания, но затем все же решил обратиться в клинику. В результате мне поставили ставший уже привычным диагноз – множественная миелома. Женщина-врач, проводившая осмотр и оценивавшая результаты анализов, вызывала у меня уважение: настолько осторожно и деликатно обрисовала она мне мое положение. Вынесенный ею вердикт заключался в том, что я должен быть готов к долгой и тяжелой борьбе с болезнью. На деле же это означало то, что я знал и без нее: я скоро умру. Меня так тронула ее чуткость, что, прощаясь, я пожал ей руку и отпустил комплимент по поводу ее внешности. Это так ее смутило, что она даже слегка покраснела.
Винсент, когда я рассказал ему о визите к врачу и о диагнозе, был по-настоящему потрясен.
– Мы должны что-то сделать, Гарри! – кричал он. – Скажите, что вам нужно? Как я могу вам помочь? Я немедленно позвоню Джону Хопкинсу – недавно я купил для него целую онкологическую клинику…
– Благодарю вас, не нужно.
– Нет-нет, я настаиваю.
Винсент в самом деле настоял на своем. Лежа на больничной койке и прислушиваясь к жужжанию подключенных к моему телу приборов, я обдумывал свой следующий шаг. Несомненно, в моей последней по времени жизни мне удалось многого добиться: я не только нашел Винсента, но и довольно долго наблюдал за его работой. Я сумел многое узнать о его контактах и связях, о методах, которые он использовал, а главное – мне удалось убедить его в том, что я не представляю для него опасности. Хотя всего несколько жизней назад он убил меня, я стал для него другом, помощником и доверенным лицом. Тем не менее я не смог получить о нем самом и о его исследованиях информацию, которая позволила бы мне остановить работы над созданием квантового зеркала. Соответственно теперь передо мной встал вопрос: готов ли я в течение нескольких лет страдать, подвергаясь мучительному и малоэффективному лечению, и продолжать свои попытки раздобыть сведения, необходимые для того, чтобы сорвать планы Винсента? Если нет, мне оставалось только одно – умереть. Однако тогда я упустил бы представившуюся мне возможность добиться поставленной цели, и все пришлось бы начинать заново.
В итоге я решил пойти на риск – самый большой риск за все прожитые мною жизни.
– Нет, я не хочу подвергаться химиотерапии.
Шел 1986 год. Мы с Винсентом стояли на балконе одной из его нью-йоркских резиденций, расположенной к югу от Центрального парка, и смотрели на огни Манхэттена. Небо было затянуто темно-серыми тучами. На уровне нижних этажей в городе было трудно дышать – в Нью-Йорке, одном из крупнейших мегаполисов мира, было сконцентрировано слишком много машин, кондиционеров, холодильников, мобильных телефонов, телевизоров, микроволновых печек. Чересчур быстрое развитие технологий не позволяло адекватно оценить глобальные последствия их массового применения. Теперь Нью-Йорк исторгал в небо коричневый смог, а в прибрежные воды – липкую зеленоватую грязь. Впрочем, в других крупных городах экологическая ситуация была не лучше. Мир умирал, и остановить этот процесс, казалось, было невозможно.
– Я не стану проходить химиотерапию, – повторил я чуть громче, глядя, как Винсент помешивает ложечкой жидкость в стакане, где болтался ломтик лимона.
– Не валяйте дурака, Гарри! – сердито воскликнул Винсент. – Сеансы химиотерапии вам просто необходимы, это же очевидно!
– Простите, но я не хочу.
Винсент опустился в кресло с откидывающейся спинкой, такое же, в каком сидел и я, и поставил стакан на низкий металлический столик. Затем посмотрел на небо и, выждав немного, спросил:
– Но почему?
– Потому что химиотерапия – это что-то вроде тюрьмы. Это означает полгода домашнего ареста, бесконечных приступов тошноты, боли, жара. Представьте себе – полгода боли и дискомфорта. И что в итоге? В итоге я по-прежнему буду одной ногой в могиле, как и сейчас.
– Вы не можете этого знать.
– Могу, – твердо сказал я. – Я это знаю.
– Гарри, но…
– Говорю вам, я это знаю, – упрямо повторил я. – Знаю – и все.
