Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Норт Клэр

И вот тогда, сам не знаю зачем, я рассказал Винсенту о Дженни.

Дженни. Наверное, было бы странно, если бы я назвал ее любовью всей моей жизни. Одной из жизней – пожалуй.

Было бы странно, если бы мои чувства сохранились в течение многих сотен прожитых лет. Это просто невозможно. Но тогда почему мое сердце бьется так быстро? Почему дыхание замирает у меня в груди, а щеки горят, как у юноши? Нет, это не любовь. Это всего лишь иллюзия.

Дженни, моя Дженни, стоит рядом с Винсентом и держит его за руку. Другой, свободной рукой она забирает у него бокал и ставит на пианино. Затем кладет ладонь ему на затылок, и их губы сливаются в поцелуе, долгом и страстном. Гости начинают аплодировать. В какой-то момент я замечаю, как Винсент, не прерывая поцелуя, украдкой бросает взгляд на меня – на какие-то доли секунды. Интересно, что он прочел на моем лице? Я аплодирую вместе со всеми.

Лишь много позже, забравшись в самые густые заросли сада, я позволяю себе расслабиться. Упав ничком на мокрую землю, не силах больше сдерживаться, я рыдаю – долго и безутешно.

Глава 72

Винсент.

Кто он мне – враг или друг?

Так или иначе, лгать и притворяться я умею лучше, чем он. Но с другой стороны, он всегда лучше меня разбирался в людях.

Было ли то, что произошло, последним испытанием? Был ли я достаточно убедителен, когда спокойно смотрел, как моя жена целуется с другим мужчиной, а затем пожимал ей руку, улыбался и говорил ей и ее избраннику, как я рад за них обоих? Не выдал ли я себя, когда она поцеловала меня в щеку, когда я разговаривал с ней, зная, что она теперь принадлежит моему врагу – или другу? Не дрожали ли мои растянутые в улыбке губы, когда в церкви я вел ее по проходу к алтарю, когда фотографировал ее, чтобы запечатлеть момент, когда она разрезала свадебный торт? Я не мог не воспользоваться фотоаппаратом – ведь я Гарри Огаст, журналист, а журналисты всегда делают снимки, разве не так? Смог ли я сдержать, спрятать свои гнев и боль? Это было очень трудно. Я ведь понимал, что Винсент женится на Дженни не потому, что любит ее, и не потому, что ему просто нужна спутница в жизни, и даже не ради регулярного получасового секса после восьмичасового рабочего дня. Он сделал это потому, что она когда-то была моей. Неужели, несмотря на все это, я радостно и беззаботно улыбался? Похоже, что так.

Но это дорого мне обошлось. Я почувствовал, как что-то умерло у меня внутри, хотя и не мог вспомнить момент, когда это произошло.

Глава 73

Скоро все закончится.

Я почти ничего не рассказал о своем приемном отце, Патрике Огасте, в том числе о том, как он умирает. Харриет всегда умирала в промежутке между моим шестым и восьмым днем рождения. Рори Халн неизменно уходил из жизни в нищете, хотя не всегда в одном и том же месте. Что же касается Патрика, то он неизменно тяжело переживал смерть своей супруги и ни в одной из моих жизней так и не женился снова. Разорение Халнов сделало нищим и его, и на склоне лет он остался совершенно одиноким и без каких-либо средств к существованию. Во всех моих жизнях я посылал ему деньги и всякий раз получал одинаковый, почти слово в слово, ответ:

Каждый раз, когда я посылаю ему деньги, он – по крайней мере в течение первых шести месяцев – отказывается их тратить и держит в коробке под кроватью. Подозреваю, что он делает это, чтобы когда-нибудь вернуть их мне. Но голод не тетка, и в конце концов он начинает пользоваться ими, чтобы выжить. Как-то я отправил ему сумму, достаточную для покупки нового дома. Однако он вернул мне чек, сопроводив его письмом, в котором вежливо напомнил, что, по его мнению, деньги нужны молодым и что у него достаточно средств на жизнь и на то, чтобы при необходимости позаботиться о своем здоровье. Я стараюсь навещать его не раньше чем через два месяца после отправки денежного перевода, опасаясь, что он подумает, будто я жду от него какой-то благодарности за помощь. До сих пор я не могу придумать, каким образом сделать старость моего отца более счастливой.

Мой отец. Я все время называл своим отцом Рори Хална, и в сугубо генетическом, биологическом смысле так оно и есть. Он так или иначе присутствовал в моих жизнях – где-то в тени, не на первом плане. Я называл его отцом, потому что не мог придумать другого слова.

Но в гораздо большей степени моим отцом был Патрик. Я вовсе не хочу сказать, что он вел себя по отношению ко мне безупречно. По своей природе он был довольно черствым человеком. Когда я был ребенком, он держался со мной отчужденно, а после смерти Харриет стал слишком строгим и подчас откровенно грубым. Он был более жесток, чем на его месте был бы по-настоящему добрый отец, и почти ни в чем не помогал мне, как делал бы отец, по-настоящему любящий. Но он никогда – ни в одной из моих жизней – не проявлял по отношению ко мне настоящей жестокости и ни разу не сказал мне правды о моем происхождении. Он никогда не отрекался от своего отцовства, хотя с течением времени я неизменно приобретал очевидное сходство с человеком, который отрицал, что между ним и мною существует какое-либо родство.

В моей четырнадцатой жизни я побывал там, где прошло мое детство. Это произошло после того, как Винсент женился на Дженни. Разумеется, не сразу. В течение шести или семи месяцев после свадьбы я довольно много общался с молодоженами, смеясь их шуткам и со снисходительной улыбкой наблюдая за их взаимными проявлениями нежности. И лишь после этого сообщил Винсенту, что мне нужно ненадолго слетать в Англию. Винсент предложил оплатить мою поездку – к тому времени его участие в моих расходах стало привычным для нас обоих, – но я вежливо отказался, пояснив, что речь идет о сугубо личном деле. Когда я вышел из здания лондонского аэропорта, следом за мной на железнодорожный вокзал проследовали двое мужчин, явно старавшихся не попадаться мне на глаза. Сбросить «хвост» таким образом, чтобы преследователи не заподозрили, что вы избавились от слежки осознанно, – непростое дело, но мой опыт работы в качестве агента спецслужб позволил мне решить эту задачу, ни разу не ускорив шага. К тому моменту, когда я сел в поезд, идущий в Берик-на-Твид, я был уверен, что преследователи потеряли меня из виду.

Патрик к тому времени уже умер. Рори Халн, Констанс, Александра – все они тоже отправились в мир иной. Усадьбу купил человек, который сделал состояние на ввозе в Британию героина из Золотого треугольника и теперь старательно играл роль английского джентльмена, предпочитающего жить за городом, большого любителя собак. Позади дома он соорудил огромный бассейн, выложенный белой плиткой. Большинство старых деревьев спилили. Там, где когда-то стеной стояли древесные стволы, теперь были высажены кусты, и из их мясистых листьев садовник сформировал фигуры животных и людей. Постучавшись в дом, я попросил разрешения прогуляться по территории усадьбы, пояснив, что когда-то давно работал здесь. Ушедший на покой наркодилер пришел в восторг – ведь перед ним было живое свидетельство того, что он приобрел не просто дом, а усадьбу с историей, – и вызвался меня проводить. Он с гордостью продемонстрировал мне все усовершенствования и сообщил, что теперь в каждой комнате есть телевизор. Когда мы пришли к старому коттеджу, в котором когда-то жил Патрик, оказалось, что он почти не виден из-за разросшихся ивовых деревьев. Внутри еще осталась кое-какая мебель – старый стол, кровать без матраца. Все более или менее ценные вещи исчезли. Присев на траву среди кустов ежевики, я попытался представить себе разговор, который мог бы состояться между мной и Патриком, если бы он был жив. Наверное, он устроился бы по одну сторону камина, а я – по другую. Скорее всего мы бы долго молчали, а потом наконец сказал бы: «Я знаю, что ты мне не отец».