бежать, как будто есть куда, их перехватывают, подгоняют пинками...
— Живо! — покрикивал вахтенный. — Чтобы на палубе не нагадили, вам же прибирать потом! Эй, в трюме, что замешкались? Овечек жулькаете, корявые?
Скука... Тарик прошел не останавливаясь, миновал два пустых стояночных места, дошагал до пятого причала — и невольно остановился, таращась завороженно.
Вот это был правильный корабль: трехмачтовый морской парусник с десятком закрытых пушечных портов по борту. Не просто торговое судно, а имеющее привилегию на пушки: и от пиратов, если пират один-одинешенек, запросто отобьется, и на дикарских островах, ежели что, себя покажет. Вот мимо этого корабля Тарик двигался медленнее черепахи, таращась на него с жадным восхищением. На носу большущие бронзовые буквицы ЯГА; флаг за кормой хоть и повис в безветрии, но сразу определяется, что он арелатский. Раньше он сюда не приходил, иначе Тарик непременно запомнил бы такого красавца...
С борта свисала на двух тросах широкая доска, и на ней, свесив ноги, помещался Юнгарь, старательно макавший тряпку в ведро (конечно, с чистящим эликсиром) и наводивший блеск уже на вторую буквицу неизвестно что значившего названия. Они и так нисколько не потускнели, но таков уж был корабельный выпендреж. Юнгарь явно заметил глазевшего на него Тарика, но притворялся, будто не видит — понятно, держал фасон, как и Тарик бы на его месте. Вот кому оставалось люто завидовать — и люто надеяться, что через пару месяцев наденет такой же тельник...
Ни повозок не видно пока, ни грузалей. Дело ясное: корабль бросил якорь совсем недавно — паруса свернуты только на лиер-мачте 128, которую только лишь сушняк, сроду не читавший голых книжек о морских приключениях (Тарик немало таких встречал), назовет, невежда, «передней». Паруса на тоер-мачте свернуты до половины, и там хлопочут матросы, а на боер-мачте едва начали. Шнырялы 129, конечно, уже начали лазать по трюму, вон и Стражник на палубе. Они, конечно, хваткие, но на каждом большом корабле, уж мы-то знаем, уйма укромных местечек, где можно надежно укрыть любую потаенку от самых востроглазых нюхачей...
У тоер-мачты звенел гитарион и аксамитный голос пел: — Вновь деревья проснутся И воскреснет листва, Только мне не вернуться На мои острова.
Ухожу на «Ягане», И чернеют вдали...
— Эгей, молодой!
У высокого фальшборта столпилось с дюжину Матросов в чистеньких тельниках, с большими буквицами ЯГА на груди — а значит, и на спине. (Тут уж никакого выпендрежа — требование Стражи, чтобы в случае проступка Матроса издали опознали по названию корабля.) Ну ясно: отработавшая свое ватага лиер-мачты, готовая после ухода шнырял радостно сойти на берег и развлечься там как следует.
Тарик проворно снял берет и поклонился:
— С благополучным прибытием, господа Соленые! Откуда причапали?
Наверху грянул дружный хохот, и один рявкнул одобрительно:
— Ишь ты, обхождение знает! Со Змеиного Архипелага, слышал про такой?
Только невежа скажет: «Корабль приплыл». Корабли «ходят» или «чапают». Только невежа не знает, что Архипелаг этот лишь на карте значится Островами Вальмена, по имени в давние времена открывшего его капитана, — а морские Матросы его зовут непременно Змеиным из-за обитающих там в изобилии ползучих гадов, наперечет ядовитых.
— Доводилось, — сказал Тарик. — Это у вас, я так понимаю, оттуда будет птушечка?
На плече у того, кто с ним говорил, вцепившись когтями в тельник, прочно устроилась папуга — сине-красно-желтая, какие водятся только на Змеиных островах (на других у них и расцветка другая).
— Оттуда, — сказал матрос, пощекотал папуге пестрое брюшко. — А скажи-ка молодому, что Соленому нужно на берегу?
Папуга устроилась поудобнее, раскрыла черный гнутый клюв и хрипло завопила:
— Ведр-ро руму! 130 Ведр-ро руму! И баб, и баб!
— Грамотная птушка, — одобрительно сказал ее хозяин. — Ну, молодой, коли ты понимающий, какие тут хорошие кабаки? Мы в вашем порту первый раз, не осмотрелись еще...
— Кабаков тут на Трех Улицах дюжины три, — охотно сказал Тарик. — Самые лучшие — «Штормяга», «Золотой парус» и «Старый боус» 131. Другие тоже ничего, но эти самые хорошие. Только не ходите в «Пьяного осьминога», «Уютную пристань» и «Три якоря»: там и обсчитают, и разбавят, а упившемуся могут и карманы вывернуть.
— Ясно! Веселые девки есть?
— В каком порту их нет? — сказал и по этой части умудренный жизнью Тарик. — Если хотите совсем политесно, ступайте в «Развеселый каблучок» или «Крошку-морячку», там девки пляшут и поют, и по заказам тоже. Вообще веселых домов на Трех Улицах изрядно. Только не надо в «Морскую лилию», «Погремушку» и «Белопенную волну»: там запросто могут и «обалделки» подсыпать, и обобрать потом.
— А «кочегаров» где поискать можно, чтобы рожу начистить?
«Кочегарами» пироскафников звали за глаза парусники, а пироскафники их, в свою очередь, «ветошниками» — и перед доброй дракой эти насквозь обидные прозвища звучали вслух, в лицо противнику. Симпатии Тарика были с самого начала на стороне парусников: управляться с парусами — нешуточное искусство, которому долго обучаются; а швырять уголек в топку пироскафа может любая деревенщина, еще пару дней назад коровам хвосты крутившая и овец жулькавшая...
— Мы тут, когда швартовались, «дымоход» видели, — вмешался второй, показав в сторону «Пастушки». — Так что и искать не надо, а?
— Это речной пироскаф, — сказал Тарик.
— Точно? Мы в них не разбираемся — все бесы одного замеса...
— Точно вам говорю: речной, — заверил Тарик. — Для понимающего человека издали видно, морской это пироскаф или речной... Скотовоз, овец привез откуда-то с верховьев...
— Тьфу ты! — смачно плюнул на мостовую Матрос (плевать на палубе не дозволяют негласки, за такое свои же по зубам дадут). — И так-то с речными кочегарами драться за позор, а уж со скотовоз- никами... Что, морских совсем нету?
— Отчего же, — сказал Тарик. — Они тут гнездятся в «Стремительном пироскафе», «Пламени и дыме» и в «Рассекающем волны». Там и ищите.
— Найдем обязательно, — пообещал Матрос. — А Стража как?
— Да особо не зверствует, — сказал Тарик. — От всего, что числится пустяками, всегда можно откупиться мздой в серебрушках. Если лежать пьяным на улице — к себе уволокут и обчистят, а если на ногах, хоть и зигзагом, — то ничего. Вот если кого ножом пырнут или башку проломят, тут они звереют. Можно откупиться золотом, а можно и не откупиться — если
