— Вы, Святослав Иванович, изгнали из партии почти всех наиболее ярких товарищей. Где они сейчас? Все устроились, хорошо зарабатывают, недовольных нет. Виктор Ильич Прасталухо-Древесный — на должности завполитотделом в Партии Негнущихся Троцкистов. Вацлав Ростиславович Пунктуш — председатель совета директоров АЗАО «Коммунистическое изобилие».
— Где? — заинтересовался Макрицын. — АЗАО — что такое?
— Абсолютно закрытое акционерное общество, — расшифровал Вараниев и продолжил: — Где деньги из партийной кассы? Последняя ревизия показала, что вы, товарищ Розогонов, не отчитались за миллион пятьдесят восемь тысяч тридцать пять рублей. Я могу очень долго говорить о фактах вашего нравственного разложения и тлетворного воздействия на партию, но не вижу необходимости, достаточно сказанного. Все товарищи, кроме Трубогонова, поддержали предложение о вашем смещении с должности председателя и исключении вас из рядов партии.
— Когда успели? — саркастически спросил Розогонов.
— Не обязаны отчитываться! — последовал незамедлительный ответ Шнейдермана.
— Из партии можете исключать — вешаться не стану. Деньги ушли на представительские расходы. А квартиру мне Гнездо купил.
Олег Петрович Гнездо и был тем самым Саввой Морозовым для «Мак. Лем. иЧ.». В первые смутные годы после падения коммунистической диктатуры он заработал приличный капитал и умело увеличивал его в последующее время, занимаясь очень нужным и благородным делом — обналичкой. Брал процент по-божески, никого не подводил, а потому обладал доверием и большим количеством клиентов. В последние годы Олег Петрович открыл банк и тоже никого не подводил, не нарушал даваемых обещаний. Нельзя сказать, что господин Гнездо был сторонником коммунистической идеи, но свою собственную партию иметь пожелал. И заимел. На всякий случай. В дела партии спонсор не лез — ему было неинтересно, — но денег на нее жертвовал больше, чем все члены, вместе взятые, собирали. Когда остро встал вопрос о том, что вновь избранному председателю негде жить, а руководству — собираться, Гнездо приобрел на рынке вторичного жилья двушку-распашонку. Собственность оформил на родственницу, а прописал Розогонова. Только Святослав Иванович не подозревал, что помимо него в этой же площади прописаны еще шесть человек, не имеющих к партии никакого отношения. О чем и сообщил ему сейчас Вараниев, присовокупив с легкой угрозой:
— Постарайтесь сделать так, чтобы к следующему собранию вас тут не было.
Затем встал и пошел к выходу, а за ним Шнейдерман с Макрицыным. Экс-председатель стоял посреди комнаты бледный и потерянный.
Троица быстро покинула двор. Шнейдерман предложил не расходиться, а доехать до пивного бара и там в спокойной, располагающей обстановке обсудить сложившуюся ситуацию. На удивление, трамвай не заставил себя долго ждать и, что приятно поразило соратников по партии, даже прибыл при свободных местах. Макрицын заплатил за проезд. Хотя все были возбуждены произошедшим событием, ехали молча. Шнейдерман и Вараниев о чем-то думали, а Еврухерий задремал.
Выйдя из трамвая, компания направилась к двухэтажному зданию панельной конструкции. Горячо любимое народом заведение предлагало на выбор два варианта посещения: в верхнем зале, именовавшемся «Пятый литр», платили только за вход; в нижнем, под названием «Подвывих аппетита», — только за выход.
Сказав при входе «эконом-класс» или «безлимитка» и заплатив по триста рублей с человека, посетители оказывались наверху. Здесь можно было пить безостановочно два часа. Каждому выдавали билет с указанным временем входа, и приятный женский голос периодически напоминал гостям о том, что пора и честь знать: «пятый — на выход», «с тринадцатого по восемнадцатый — на выход». Вместимость зала — сто пятьдесят мест. Туалет один, совмещенный. На столах — соль и вода. Выбор пива присутствовал, но без различия по вкусовым качествам. Сюда можно было приносить с собой все, что имеет крепость. Официанток не было, чаевые на столах не оставляли.
Если посетитель говорил при входе «с обслуживанием», его провожали в нижний зал и предлагали столик. Тут на скатертях лежали меню в кожаных переплетах, стояли пепельницы. Работал кондиционер, и легко порхали официанточки — как на подбор, молодые, грудастые, светловолосые, невысокие и смазливые. Очередей в туалеты не было. Из меню можно было выбирать все что душа пожелает — закуски, горячие и холодные, салаты и морепродукты, напитки и алкоголь заполняли двадцать восемь страниц петитом.
В этот зал и решила заглянуть троица партийцев после смещения председателя.
Официанточка подошла через пару минут.
— По пиву, — решил за всех заказать Еврухерий, не заглядывая в меню, — одну воблу, три порции раков.
— Пиво какое желаете?
— «Жигулевское», — откликнулся ясновидящий.
Девушка посмотрела на него удивленно:
— Нам такое не возят.
— «Бархатное», — нашелся Макрицын.
— Никогда не было, — последовал ответ.
— Принесите любое, — сдался Еврухерий, — только холодное и в кружках.
— Раки остались только голубые, — предупредила официантка.
— Я такие не буду, — брезгливо сморщился Еврухерий.
— Есть креветки. Тигровые, таиландские… — начала перечислять хозяйка хорошего настроения.
— Черт знает что! — загоревал Макрицын, когда разобрались с заказом. — В пивную придешь, и на´ тебе — раки голубые!
Его товарищи по партии тихо посмеивались. Пиво и воблу принесли быстро.
— Друзья, — заговорил Вараниев, — считаю большим событием смещение этого негодяя. Но боюсь, не поздно ли?
— Не поздно, — успокоил Шнейдерман. — Лучше поздно, чем никогда. История показывает, что в партии всегда было много балласта и внутренних врагов, карьеристов и проходимцев. Но партия всегда боролась с ними и побеждала. Реорганизовывалась и крепла, прирастала новыми кадрами. Партия как река: сколько ни льют в нее гадости всякой, она самоочищается.
— Только рыба дохнет, — пробурчал Макрицын.
— Сейчас главная задача — решить вопрос с вождем, — продолжал Вараниев. — Еврухерий, ты что-то хотел сказать по этому поводу…
Ясновидящий отхлебнул пива и принялся обсасывать жирный плавник. Видно было, что он думал.
— Если ты таки имеешь чего сказать, скажи! — Шнейдерман занервничал.
— Давай, давай, Макрица, — подначил Вараниев.
Как и Ганьский, он изредка называл Еврухерия Макрицей — когда хотел подчеркнуть свое особое доверие к нему.
— М..мм… — произнес ясновидящий, все еще не решив, что и как говорить.
— Что вы мычите, Еврухерий Николаевич? — не выдержал Шнейдерман.
— Не знаю, не знаю, — неуверенно начал Макрицын, — есть одна мысль, но ручаться не могу — не уверен.
— Да ты скажи, вместе и подумаем, — предложил Вараниев.
Еврухерий залпом допил содержимое кружки и позвал официантку:
— Еще одно принесите такое же. И им тоже.
— Семь, — вставил Вараниев.
Девушка пошла выполнять заказ, а Макрицын начал рассказывать:
— Есть у меня один… приятель. Не приезжий. Знаменитый ученый. Он как-то сказал, что за миллион долларов может человека сделать из ничего…
Боб Иванович и Виктор Валентинович переглянулись.
— Тебе больше не стоит пить, Еврухерий, тебя погнало, — высказался Шнейдерман. Но Макрицын, не меняя интонации, продолжил:
— Не то чтобы он хочет это сделать, просто сказал, что может. Если пообещает — сделает.
— Знаменитый ученый, знаменитый ученый… — Вараниев заерзал в кресле. — Фамилию-то знаешь?
— Знаю, — уверенно ответил Макрицын. — Ганьский Аполлон Юрьевич.
— Ганьский… Ганьский… — повторил Вараниев. — Не слышал.
— А я говорю — знаменитый, — настаивал Макрицын. — Вы не знаете его потому, что он скромный. И вообще, хотите выслушать — не перебивайте.
— Ладно, ладно… — сгладил ситуацию Вараниев. — Апознакомиться-то с ним можно?
— Подожди ты знакомиться! — возразил Шнейдерман. — У тебя есть миллион долларов?
— Гнездо даст на такое дело, — уверенно заявил Виктор Валентинович.
— Сомневаюсь. Сначала с ученым встретиться надо, — не успокаивался Боб Иванович.
С самого утра все у Аполлона Юрьевича пошло наперекосяк: проснулся на тридцать пять минут раньше обычного, что предвещало вялость в течение дня. Неожиданно отключили горячую воду, едва он успел намылиться. Задев локтем, уронил пачку стирального порошка. К восьми часам закончил писать критическую статью на стихи поэта Александра Залпа для одного из литературных журналов, и когда подошло время завтракать, обнаружилось, что хлеба нет и геркулесовой каши тоже. Пришлось идти в магазин, где утром выходного дня ни пшеничного, ни ржаного не оказалось — не привезли.
