Мужчина протянул паспорт в коричневой, далеко не новой коже. Еврухерий открыл вторую страницу и убедился в справедливости утверждений его гостя: фамилия, имя, отчество, национальность — все совпадало: «полуфранцуз-полуеврей», так и было написано в документе.
«Не может быть!» — подумал Макрицын, но было именно так. Две фотографии, вклеенные в срок, подтверждались соответствующим штампом. Обладатель паспорта, стоявший перед Еврухерием, сильно отличался внешностью от того, который был на фотографии в двадцать пять лет, но это был он.
Вернув документ, Еврухерий обратился к гостю:
— А почему вы, «полуфранцуз-полуеврей», имеете русский паспорт?
— Потому, — негромко стал объяснять мужчина, — что никто меня гражданства не лишал. К вашему сведению, я не только русский имею, но, как вы, вероятно, догадываетесь, и французский. Кстати, и с Земли обетованной тоже. Там сейчас мои родители проживают, да будет вам известно.
— Но вы только что сказали, что у вас два гражданства, а получается три.
— Да какая разница, два или три… Важно другое: одно или несколько. Вам все паспорта показать или на слово поверите?
— Вы верующий? — поменял тему Макрицын.
— Да! — не раздумывая ответил обладатель тройного гражданства. — Разве можно в наше время не верить?
Макрицын сочувственно посмотрел на оппонента:
— Можно. Я, например, атеист. Я на вещи трезво смотрю. А вы в какого бога верите? Или во всех сразу?
— Замечательно, замечательно! Не нахожу слов, чтобы выразить восторг! — чуть ли не подпрыгивая от эмоций, произнес Семен Моисеевич.
— Какой восторг? — удивился Еврухерий. — Обойдусь без восторгов.
— Ну как же, как же! Помилуйте, уважаемый! Вряд ли я смогу побороть законное желание прямо здесь и сейчас выписать вам справку, подтверждающую безоговорочно и в последней инстанции ваше пожизненно трезвое состояние.
— Зачем мне это? — удивился Еврухерий.
— Да мало ли где пригодиться может, — задумчиво ответил Семен Моисеевич. — Вдруг вас, скажем, в вытрезвитель заберут.
— Меня забирать не за что — я пьяным по улицам не хожу, — имея все основания так утверждать, заявил ясновидящий. — А вы вот от ответа увиливаете. Я спросил: в какого бога вы верите? Или во всех сразу?
— Бог один. Запомните это, уважаемый. Один для всех, и лишь пути к нему разные. А что, собственно говоря, вы знаете о Боге, о религии? — поинтересовался полуфранцуз-полуеврей.
— А что можно знать о том, чего нет? — недоуменно поднял брови Макрицын. — Ничего не знаю и знать не хочу, бред все и ерунда! Понапридумывали глупости всякие от бессилия, а теперь их используют те, кому это выгодно.
— И кому же это выгодно? — напирал сын Жозефины Пантен.
— Да что же, вы сами не видите?! — с неподдельным возмущением ответил Еврухерий. — Довели народ до нищеты и, чтобы от борьбы отвлечь, в религию уводят.
— Кто же довел его до нищеты? — не снижал напора мужчина.
— Да те, которые власть захватили, — убежденно ответил Макрицын.
— Вы потрясающе интересный человек! — воскликнул космополит.
— Чем я вам так интересен? — уже недружелюбно спросил Еврухерий. И добавил — Я про вас закончу сейчас, потом уж вы мне ответите.
На лице Семена Моисеевича появилось задумчивое выражение, и он сказал:
— Не вижу в этом никакого резона — все равно скажете то, что не имеет ко мне никакого отношения. К тому же вы уже наговорили столько неправды, что последующее вранье теряет всякий смысл. Рост и вес вы угадали, но ничего более. Виноват — еще с именем не ошиблись. Зиночка, встань, пожалуйста.
Макрицын перевел взгляд в пустой зал и оторопел: гражданин, представившийся ему Семеном Моисеевичем и стоявший на сцене, находился там же, где и сидел. А с соседнего, седьмого, места того же пятого ряда поднялась очень красивая женщина с шикарными каштановыми волосами, постриженными в стиле «гарсон».
— Это моя жена, — гордо представил женщину полуфранцуз-полуеврей, стоя рядом с Еврухерием. — Хочу в знак подтверждения моего абсолютного доверия к вам сообщить, что не далее как третьего дня мы отметили тридцатитрехлетие супруги. Две наши дочери, девяти и шести лет, присутствовали при этом событии и прочитали имениннице стихотворения собственного сочинения. Как профессиональный филолог, специалист в области поэтических направлений первой половины двадцатого века в России, могу утверждать, что старшая не лишена дара стихосложения. Надеюсь, я убедил вас в нецелесообразности ваших дальнейших предположений касательно моей скромной персоны? — обратился мужчина к ясновидящему. И увидев на лице у того растерянность, словно в оправдание, добавил: — Филолог я по совместительству, а основная моя работа — все там же, на кафедре расстроенных струнных инструментов Парижской консерватории. Прошу в неискренности меня не подозревать — при предыдущей попытке с вами познакомиться сообщал только достоверные факты биографии. Вы потрясающе интересный человек! — повторился Семен Моисеевич. — Сами на себя наговариваете.
— Что я наговариваю? — раздраженно спросил ясновидящий.
— А то, уважаемый… Позвольте полюбопытствовать, как, кстати, ваше имя-отчество?
— Макрицын Еврухерий Николаевич.
— А то, уважаемый Еврухерий Николаевич, что никакой вы не атеист.
— Да что вы такое говорите?! — возмутился ясновидящий.
— Нет, нет, вы — не атеист и не имеете к атеизму никакого отношения, — убежденно заключил космополит.
— Но я полностью отрицаю Бога.
— Вот именно! — торжествующе произнес гость. — Вы отрицаете, а атеисты никогда с этого не начинают. Атеизм начинается с изучения религии, попытки очистить общечеловеческие ценности религии от ореола мистики, сверхъестественности и тем самым сделать их земными, мирскими. Вы же, господин Макрицын, не кто иной, как религиозный нигилист. Вы — приверженец веры в неверие. Но это ваше личное дело, и я не смею вмешиваться. Между прочим, атеизм базируется на научных изысканиях, вот что самое опасное. И слава богу, что вы не атеист. Что же касается нищеты народа, то привело к этому безбожие. И породили его преподобные коммунисты со своими революциями, террором, бредовыми лозунгами и плановой экономикой. Разве не они уничтожали церкви, храмы, монастыри, убивали священнослужителей, религиозных мыслителей? Может быть, вы полагаете, что Наполеон сгноил в тюрьме Флоренского и разрушил храм Христа Спасителя? Так вот, Еврухерий Николаевич, духовная нищета, которая и есть безбожие, неизбежно приводит к нищете материальной. Или вы как-то по-другому трактуете финальный этап искусственно придуманной эпохи развитого социализма, когда народ ел то, что выращивал и консервировал, а в пустых магазинах люди толкались с талонами? Мой вам совет — бегите сломя голову из всяких коммунистических компаний, в одной из коих, я уверен, вы состоите по недомыслию. И Бог вас простит. И вы придете к нему, если, конечно, сами того пожелаете.
— Лозунги хорошие были! — огрызнулся Макрицын.
— Пожалуйста, озвучьте любой из тех, что вы помните, — предложил Семен Моисеевич.
— От каждого — по способности, каждому — по потребности! — выпалил ясновидящий первое, что пришло на ум.
— Умилительно, просто умилительно, дорогой Еврухерий Николаевич! — расплылся в улыбке оппонент. — Позвольте полюбопытствовать, кто же, по-вашему, определяет эти самые возможности и потребности?
— Народ, — убежденно заявил Макрицын.
— Вы уже и очередь заняли? — удивленно спросил космополит.
Еврухерий вопроса не понял. Не посчитав нужным дать ему время на обдумывание, Семен Моисеевич продолжал:
— Увы, должен вас разочаровать, уважаемый Еврухерий Николаевич, черной икры на всех не хватит. Даже при минимальных потребностях. Поэтому слушайте меня внимательно и постарайтесь запомнить: возможности от способностей, потребности от возможностей.
— Что же, по-вашему, получается: что если нет больших возможностей, то не должно быть и многих потребностей? — не сдавался Макрицын.
— Именно так! — подтвердил Семен Моисеевич. — Или вы не согласны?
— Категорически! — откликнулся Макрицын.
— Хотя, ваше право, уважаемый Еврухерий Николаевич. Признаться, у меня нет ни малейшего желания продолжать спор с вами. Да и мне уже пора — масса неотложных дел накопилась. Но мы непременно с вами еще встретимся. И не один раз. Желаете вы того или нет!
Макрицын хотел было уточнить, что имеет в виду Семен Моисеевич, но вновь случилось невероятное: внезапно свет стал усиливаться, темнота немного посопротивлялась в углах зала, после чего растворилась в лучах электрического света и исчезла. Появившийся несильный шум был по-своему неприятен и напряжен — это был шум ожидания. Макрицын немного растерялся, обнаружив себя стоящим лицом к публике, — на какое-то время он выпустил нить владения залом. Девочка, вытащившая последний шар, уже дошла до нужного ряда, пробираясь к своему месту. «Прошло не больше минуты», — подумал Еврухерий, совершенно не понимая, что с ним произошло. Затем быстро собрался с мыслями и обратился к публике:
