Теперь Питер Солар представлял собой дикаря. Волосы спутались и свалялись. Растрепанная борода пестрела сединой. Будучи подтянутым, он сделался большим; не совсем толстым, но широким и массивным. Он напоминал Эстер какого-то героя из легенды. Викинга после долгого, одинокого путешествия по морю, обветренного солнцем и солью.
Левая половина его лица обвисла и начала застывать, а левая рука, скрючившись, загнулась к телу. Как сказали врачи, случился еще один инсульт – в этот раз хуже предыдущего. Прошло три месяца, прежде чем кто-то узнал. Питер чувствовал, что-то не так, но настолько боялся перспективы выйти из подвала, что не осмелился попросить о помощи. Два инсульта за три месяца. С этим знанием было трудно находиться тут. Как бы сильно Эстер ни любила отца, каждая встреча с ним (что бывало нечасто) напоминала ей о том мужчине, которого она знала прежде. О мужчине, которого она не смогла спасти.
Прошли месяцы с тех пор, как она в последний раз решилась взглянуть на разрушенные останки своего отца.
– Пап… – окликнула она, и он обернулся; свет блеснул на застывшей стороне его лица. У Питера были ее глаза. Точнее, это у нее были его глаза – в которых бушевала буря. Глаза, которые разбивали ей сердце.
Джона уже пробирался к нему между грудами хлама.
– Я сбил его мопедом! – сказал он и прижал мокрого котенка к груди одичавшего мужчины.
Питер уже очень давно не общался с незнакомыми людьми. Но еще дольше он не занимался медициной. Эстер попыталась вспомнить, когда отец в последний раз лечил животное. Близнецам тогда было по десять или одиннадцать лет, и он возил их на велосипеде на детскую площадку рядом с домом. На обратном пути Эстер обнаружила в сточной канаве птицу, сбитую машиной, раненую и брошеную умирать.
Воробушек находился в плачевном состоянии, и Питер наверняка с самого начала знал, что тот умрет, но не мог сказать этого дочери. Он взял птицу в руки и отнес ее домой, после чего они вдвоем всю ночь выхаживали ее: кормили, поили и согревали. Эстер назвала воробушка Счастливчиком. А утром он умер, его маленькое сердечко перестало биться. Питер молча баюкал дочку на коленях, пока она плакала, уткнувшись ему в плечо.
Вскоре после этого он спустился в подвал, и все изменилось.
Эстер все ждала, что он испугается, и у него случится приступ паники от такого внезапного и неожиданного вторжения в личное пространство, но этого не произошло. Она отошла в тень и стала наблюдать за ними: Питер отставил в сторону свой крепкий джин, перевел взгляд с нее на Джону, потом – на котенка в своих руках, приказал парню (из-за инсультов его речь была медленной и невнятной) достать аптечку из-под стопки газет и принести ему. Она смотрела, как отец отыскал источник кровотечения и остановил его, как вновь расправил сдавленное легкое, как вколол котенку обезболивающее, зашил рану, вправил сломанную лапку и сказал – пусть не со стопроцентной уверенностью, но почти, – что других смертельных ран нет, только сильная контузия, которая может привести к необратимому повреждению мозга. Это могут быть легкие приступы, которые продлятся несколько дней, но с ними несложно справиться. Все эти манипуляции Питер проделывал одной рукой, а когда не мог делать сам – с помощью Джоны.
– Положи сюда руку, очень аккуратно, – направлял Питер. Джона прижал ладонь к тонким ребрам котенка. Его рука двигалась вверх-вниз, вверх-вниз вместе с частыми вздохами животного. От его прикосновения котенок слабо пискнул.
– Похоже, бездомная, – заключил Питер и здоровой рукой передал Джоне закутанного котенка. Тот с большой осторожностью взял его в ладони, будто тот был сделан из стекла. – Шерсть свялялась, организм истощен, и у нее глазная инфекция. Эстер, – обратился Питер к дочери, – у нас там наверху, в гараже, еще должно оставаться кошачье молоко. Можешь принести его сюда?
Сперва Эстер хотелось ответить: «А с чего ты взял, будто знаешь, что происходит там, наверху?» Однако он впервые за шесть лет проявил интерес к чему-то за пределами оранжевой двери, ведущей в подвал. Поэтому лишь сказала: «Конечно», – и оставила Джону баюкать, словно ребенка, контуженое животное, сидя с ее отцом на старомодном диване.
Весь следующий час Питер учил Джону кормить котенка молочной смесью с истекшим сроком годности, обрабатывать пораженные инфекцией глаза, выводить блох, распутывать шерсть, держать его в тепле и проверять дыхание.
Эстер с опаской следила за Джоной. Ее отец и так все потерял. Потерять еще больше в результате кражи будет совсем непростительно. Так что она не спускала глаз с длинных пальцев своего знакомого, чтобы те ненароком не нырнули в карман отцовского халата или не блуждали в опасной близости с золотыми часами на его запястье, но Джона, похоже, был полностью поглощен кошкой. В конце концов она расслабилась в его присутствии. И даже странным образом ощутила… спокойствие.
– Можешь забрать ее к себе? – спросил Питер у Джоны.
– Нет. Лучше не стоит, – ответил тот, поглаживая кошачий нос. – Сейчас это не самое приятное место.
– Уверен, Эстер не против тебе помочь и присмотрит за ней здесь.
Вот так на Эстер взвалили обязанность по уходу за дурацкой кошкой Джоны, которую он назвал Флейонсе Ноулз [14].
Ну естественно.
* * *
Перед тем как ребята вышли из подвала, Питер положил здоровую руку на плечо Эстер.
– Рад был тебя видеть, – сказал он. На секунду показалось, будто Питер собирается обнять дочь, но он, помешкав, лишь поднял стакан с джином.
– И я тоже, – ответила она, выдавив из себя улыбку. А в голове все это время крутилось только одно слово – «прости, прости прости», хотя она и не понимала, за что просила прощения. За то, что не навещала чаще? За то, что в те дни, когда больше всего скучала по нему прежнему, думала, как было бы проще объяснить его отсутствие, если бы он просто умер? – Не хочешь подняться на ужин?
Настал черед Питера натянуть фальшивую улыбку.
– Может, в следующий раз.
Эстер отчаянно хотелось спасти отца, вернуть его из того состояния полусмерти, которое стало его жизнью. И с каждым напоминанием о том, что она не может его спасти, от ее сердца откалывался еще один кусочек.
* * *
– Не хочешь остаться на ужин? – предложила она Джоне, как только они поднялись наверх: Эстер не знала, как еще утешить его по поводу котенка, возможно, получившего повреждение мозга – ей совсем не хотелось оставлять это на своей совести. Вот так Джона на следующий день, после того как ограбил ее на автобусной остановке, а потом вместе с ней был задержан полицией, познакомился за ужином с ее семьей. Чтобы освободить место на столе для его тарелки, Эстер пришлось сдвинуть в сторону две лампы и дюжину свечей, а еще соскрести слой воска, накапавшего за несколько лет. Джона ничего не сказал про обитавшего в подвале отца, про заклеенные выключатели, про Юджина, державшего ладонь над пламенем свечи чересчур долго и почти не замечавшего, когда кожа начинала гореть и пузыриться. Но ему никак не удавалось не пялиться на петуха, восседавшего на плече Розмари.
В списке странных вещей семейства Соларов Фред, большой черный петух с хвостом из огненных перьев, торчавших из зада, занимал, безусловно, верхнюю строчку. Три года назад Розмари купила его у литовской прачки за тысячу долларов, и с тех пор Фред терроризировал их дом. Зачем вообще покупать петуха за тысячу долларов? Затем, что, по словам продавшей его женщины, петух Фред был, на самом деле, вовсе не петухом – он был Айтварасом, сверхъестественным духом, приносившим удачу всем, кто с ним проживал.
Пока что Фред кроме петушиной сущности ничего им не принес, хотя Розмари это не мешало верить, что, если она будет хорошо с ним обращаться, он дарует их дому «богатство и зерно», а после смерти самовозгорится.
Джона медленно жевал, глядя на Фреда. Фред взирал на него в ответ, наклоняя голову из стороны в сторону, поскольку именно так делали петухи.
