Он коснулся креста.
Верующий ведьмак… хотя, чего только в мире не бывает.
— Бабка глянула. И в дом увела. Надолго… а потом вернула. Сказала, чтоб берегли, что… лучше б вытравить дитё, иначе выбор будет тяжким. Ну тут уж они обе уперлись, и Розалия, и девчонка. А зря, бабка, она б зазря не стала бы… вот.
Чувствую, ничем хорошим это не обернулась.
— Родила она… в срок родила. В лучшем госпитале, при ней целителей штат был и еще три ведьмы. И меня позвали зачем-то, будто я в этом бабьем деле смыслю чего.
Притворяется. Смыслит и еще как.
— Вроде все было… нормально было. Кесарево сделали, да… на всякий случай. Хотя там твердили, что показаний нет, нормальная беременность да все такое. Но… — он снова вздохнул, горестней прежнего. — Выписали их здоровыми, обеих… а месяца не прошло, как сгорела девка. Онкология…
— Но… это ведь бывает.
И с ведьмами.
И даже с целителями. Рак, они ни возраста не разбирает, ни чина. И сила перед ним не защитит.
Но месяц…
— Что-то там такое… сверхагрессивная форма. На фоне беременности… и как оказалось, что знала она. И началось все еще когда ходила, с дитем. И выявили все это. И сказали. И предлагали прервать беременность, а она вот… молчала. И запретила говорить, что матери, что мужу.
Прикусываю губу.
И страшно. За эту вот незнакомую мне женщину, которая сделала свой выбор.
— А Розка меня обвинила… и клятву эту. И за внучку… боялась очень. И она, и муж её. И Игнатьев.
Машенька.
Надо же, я её ненавидела. Не настолько, чтобы проклясть. Я все же адекватный человек, но вот… люто, до белых глаз. И завидовала. И желала… а она, оказывается, вот как.
Тоже без матери росла. Хотя… у нее дед был. И бабка. И отец тоже. А у меня вот детский дом, пусть даже неплохой.
— Муж Розкин умер лет десять тому. Она к Игнатьеву переехала. Внучку воспитывать. Ну и… тот мог бы жениться.
Но не стал. Вряд ли потому, что тещи опасался. Кто она, вдова отставного генерала? Значит, любил свою жену? Вот так, чтобы просто… просто потому, что есть, а не потому, что генеральская дочка?
И снова завидно. Хотя странное это дело, завидовать мертвым.
— Она не так давно ко мне пришла… вот перед свадьбой своей внученьки. Сказала, мол, Машенька замуж идет. А у нее та же беда. Сила, которой прибавилось, но запертая. И вроде как, чтобы силу отпереть, надо силу получить. Дар. Ведьмин.
— Книгу?
Кивок.
Вот же ж…
— Я её к бабке отправил. Она-то аккурат уже в тех годах была, когда жизнь тяготить начинает. И заговаривала о том. Да…
— Но?
— Розка съездила. Вернулась злая. Кричала, что мы поплатимся, что мы у нее дочку забрали, а теперь и внучку хотим… хотя с Машкою ездила. А бабка мне позвонила.
Хворост незаметно закончился.
— Она-то телефоны не больно жаловала, но прикупила. Признавала пользу. Вот… позвонила и сказала, чтоб не вздумал помогать.
— А почему?
Не думаю, что старая опытная ведьма так глубоко обиделась на женщину, внука её бросившую, что мстить продолжила.
— Не знаю… она сказала, что неможно им к силе. Что хуже будет. Что для них одиный выход — отказаться от силы. В Ковен обратиться, чтобы всю, до капли, вытянули. Ритуал есть и разрешенный…
— Это опасно.
— Именно.
И вряд ли его Роза, которая тряслась над внучкой, согласилась бы рискнуть её жизнью.
— Вот… ну и притихло все. Опять.
Но тут Машенька забеременела. А дом сгорел… с ведьмой… и она сгорела, хотя должна бы… и…
— Её смерть расследовали? Хотя…
Игнатьев же не просто так, а зам министра внутренних дел. И для него, полагаю, направить расследование в нужное русло, не так и сложно.
Что-то мне стало нехорошо.
— Понимаешь, — Афанасьев склонил голову. — На самом деле сомневаюсь, что Игнатьев сам в этом замешан.
— Почему?
— Слишком уж все… — он покрутил рукой. — Запутано. Да и ресурсы не те. Будь ему оно нужно, я бы с тобой тут не сидел. Нашлось бы… местечко.
Где-нибудь под землей.
И уж точно было бы ему не до игр. И не до книги.
— Роза это, — убежденно произнес Афанасьев. — Внучка её… не думаю. Не показалась она мне умной девкой, скорее уж…
Он крутанул рукой.
— Все в этих ваших… интернетах.
Это да. Я подавила завистливый вздох. Сетевая жизнь Машеньки, в отличие от моей собственной, была красива и насыщенна. И думаю, что не только сетевая, но тут уж, подозреваю, с завистью надо прекращать.
— Так что Розка… и этот твой, хитрозадый. Так что… берегись.
— Чего?
— Откудова мне знать? Я свое дело сделал. Нашел, кому силу передать, а там уж сама, сама…
— Может… с ним поговорить? — предложила я робко. — С генералом? Объяснить там…
Афанасьев только глянул.
Ну да.
Глупо.
Что объяснить? Что дочка его от любимой жены рискует повторить судьбу этой самой жены? И что теща его спасти пытается, а для того нужно… нет, каким бы он ни был человеком, пусть даже не верящим в эти все проклятий, но вот… как знать, не рискнет ли проверить?
— Видишь, сама все понимаешь.
— Но если и вправду в книге этой… тогда почему? Почему он до сих пор не вмешался?
Не из врожденного же чувства справедливости или еще чего? Оно ведь, когда дело касается родных и близких, чувство справедливости дает сбой.
— Не знаю. Честно… хотя… уж полгода как упорные слухи ходят, что сам он приболел. Что… может, в отставку выйдет. А может, сразу и на погост. Сколько в этом правды, одному богу ведомо.
Сказал и поднялся.
— Идем. Нам бы к вечеру до места добраться…
Глава 6
Дни ныне долгие, а потому добрались, как ни странно, засветло. Причем я честно предлагала Афанасьеву сменить его за рулем, но он только отмахнулся:
— Спи, — сказал. — А как приспичит, говори. Остановлю.
Так и ехали.
И разговаривать не разговаривали. Я думала о своем… обо всем и сразу. Сила… сила теперь моя, пусть пока и заемная, но если книгу почитаю, глядишь, и сумеем ужиться. А нет… я ведь могу её отдать.
Есть обряды.
Запретные.
Черные.
Такие, о которых в приюте рассказывают темной-темной ночью и обязательно шепотом. Чтобы одеялом с головой накрыться и даже ноги из-под него не высунуть. Потому как мало ли, кто из-под кровати выглянет да за ногу эту ухватит.
…и была девочка, красивая очень, — Нелькин голос заползает в уши, хотя голову я спрятала не только под одеяло, но и под подушку. — Сама белая, волос темный. И глаза зеленые. А зеленые глаза — верный признак ведьмы.
Я тогда еще и близко не ведьма. Но сердце обмирает. И от огорчения тоже. Глаза-то у меня самые обыкновенные, серые.
— Тихая была. Ласковая со всеми. И её любили. Но пришла как-то новенькая, из диких.
Дикими у нас называли тех, кому случалось в других приютах жить.
— Здоровущая такая. С кулаками.
У нас тоже случались новенькие. Правда, редко.
— И начала она всех пугать и забирать, что понравится. Вот и к девочке подошла. Сперва сказала — отдай ленту из волос!
Нелька замолкает, чтоб нам страшнее стало.
И становится.
Глупая же история, а мы лежали…
— Та и отдала. Вплела её та девка в косы и день ходила довольная. А потом говорит, отдай, мол, свои башмачки…
И забыла я эту то ли сказку, то ли быль, не единожды перевранную. Впрочем, читали нам курс фольклористики на втором году. Там похожих историй хватало.
И все, как одна, народные.
— И снова отдала их… а на третий день и говорит девка, мол, отдай мне свое место у окна! — Нелькина кровать скрипит и сама она привстает, правда, сразу же ложится, потому что воспитатели следят за порядком. Узнают, что Нелька не спит, накажут. Я же вовсе замираю. — И легла она спать. Только уснула, как окно заскрипело, и ветерком потянуло. Хотела она глаза открыть, но не смогла. А на грудь что-то тяжкое упало, холодное и длинное.
Гадюка.
Иногда, правда, это был уж, но чаще все-таки гадюка, которая противной девице в рот заползала, а потом выползала, дар волшебный прихвативши, чтобы хозяйке отдать. Ну или не дар, а силу жизненную. И тогда просыпалась вредная девица седою старухой, а то и вовсе не просыпалась. Тело на кровати находили. Старушечье.
