Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим, дело стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров и, выломав могучую чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим облаченным в простыню мессией.
Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из бывших постояльцев «Кастанеды» рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал печальный клин журавлей, куда-то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит «Кастанедовцу»?
Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко ни в какую не хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок и, бежав после странных событий, последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья, состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского полу, которые, воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт со всевозможными развлечениями на любой вкус.
Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай, с утра пребывающий в алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, вручив каждому члену семейства соответствующее холодное оружие и даже пальнув в ночь из старенькой тульской двустволки.
На следующий день не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что вороны на том конце грядки — никакие вовсе не вороны.
Ночью скрипы и шум повторились. Спали урывками все, кроме зятя. Очередной день был полон труда и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог.
Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково вещая, что де вот, вырастет она могучая и высокая, и будет у дачника самое настоящее растение-рекордсмен. Слушая подобные речи, пенсионер умиленно улыбался, а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды.
Едва стемнело, совершенно лысая обезумевшая собака, проломивши ставни, оказалась внутри и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь.
А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана.
Полчаса спустя, кочан был подвергнут мучительной казни через сожжение, а Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дачи и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел.
Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем.
Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре «Кастанеда». В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с «Пьяной лавочкой», счет которым уже перевалил через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещено-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную и, бодро вдыхая морозный воздух, двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами, и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле.
В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной, и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно смотрела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно-черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил «оду одиночеству».
Ну а так как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове сидящего была мысль о еще одной бутылке «Лавочки», которая вроде бы была с ним по выходе из «Кастанеды».
Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который, впрочем, все равно не работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: «Ищите да обрящете!»
Что это значило, студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а потом, рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил.
Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед этим он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за горячительным. На восьмой день принятия градусов Рябов схватил со стола деревянный молоток, которым обычно кололи орехи, и набросился на домашних. Те, видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько чувствительных ударов по разным частям тела, жена Рябова прыгнула из окна и осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему.
Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и некоторое время шаркал по ней в направлении центра, являя собой почти полное сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его повстречал черный «Сааб», вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и, сжимая в руках окровавленный молоток, клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир «Сааба» его разубеждать в этом не стал, и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего бывшего завода отправилась дальше сквозь подмораживающую ночь.
Последний печатный орган города, газета «Замочная скважина» разродилась свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почему-то очутился в почтовых ящиках всех без исключения квартир. Рискнувший взять почитать этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок обыватель неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь решетчатыми дверями.
Под сделанной вычурным шрифтом надписью «Замочная скважина» была изображена одна из гравюр Босха, причем вся репродукция была измазана фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным набором всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок, дай ему в руки фломастер. Две рогатые-усатые в дурацких круглых очках химеры вели диалог, буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. «Вы куда?» — вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: «Вниз!», что для наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой.
Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, гласивший коротко и непреклонно: «Туковать!»
