— Ничего, — развел руки в стороны я. — Он пришел сегодня, говорил что-то о том, что оплатить мою работу не может, приплел сюда своего дедушку, не желающего расставаться с оговорённым гонораром, потом клыки начал скалить, что совсем уж смешно.
— Так-так. — В глазах дэва блеснули красные огоньки.
— У меня его амулет, — уже без всякого наигрыша, деловито сказал я. — Если через неделю не будет гонорара, то он окажется в плавильне. Все же это твоя протекция, потому говорю об этом здесь и сейчас. Не хочу, чтобы случившаяся с Рабихом неприятность стала для тебя сюрпризом. Отдельно замечу, что непосредственно к тебе у меня ни малейшей претензии нет.
— Если этот недостойный с тобой не расплатится, долг верну я. Что до амулета… За него с тебя никто ничего не спросит, ты в своем праве. Обман — грех, за него надо платить по высшей ставке. Неважно, как это называется — Ганон шаб гард или Покон, смысл тут один и тот же: сказал — так делай. Нет — ответь, если надо — жизнью. — После помолчал и добавил: — Да и другим наука будет.
Это он сейчас не обо мне говорит, а о себе. Мол, не думайте даже хоть тень на мое имя кинуть, расплата последует быстро и неотвратимо. И ведь что интересно — этот мой приятель всегда умудряется самые грязные вещи совершать чужими руками. Причем всякий раз вроде как случайно подобное выходит. Хотя, по слухам, пару раз он крепко оскоромился, настолько, что чуть под жернова отдела не попал. Но так это или нет на самом деле — не знаю, если что-то такое и случилось, то еще до того, как я стал тем, кем стал.
— Прими на дорогу вот этот скромный дар, друг мой. — Дэв достал из-под стола немаленькую такую корзину, в которой лежали румяные яблоки, персики, виноград и много чего еще. — Знаю, ты сладкое не любишь, но у тебя ведь есть молодая красивая женщина, которой это придется по вкусу. Э?
— Слушай, я сто раз тебе говорил, что Геля моя сотрудница, и все.
— У меня тоже много кто работает, — хохотнул именинник. — Так что, мне на них не смотреть и их не желать? Угости ее вот этим сохан асали, вот этой нугой и баклавой, пусть сначала ей станет сладко и хорошо, а потом тебе!
— Да ну тебя, — отмахнулся я, но корзину взял. Нельзя отказаться от дара на дорогу, это может нанести серьезную обиду хозяину праздника. — Какие яблоки здоровенные!
— Хороший сорт, — кивнул Газван, а после, словно вспомнив что-то, хлопнул себя ладонью по лбу. — Вот что еще! Максим-ага, помнишь, мы говорили о трех достойных особах из Северного Хорасана, которые очень хотели бы посотрудничать с тобой в части…
— Не-не-не, — оборвал я его речи, что было, разумеется, не слишком вежливо. — Даже не начинай. С обитателями Туркменистана я дела иметь не стану, это вопрос решенный. Ни сейчас, ни потом.
— Северного Хорасана, — поправил меня дэв. В приватных беседах он предпочитал некоторые современные названия заменять на староиранские, лишний раз демонстрируя тем свое происхождение. — И почему так категорично? Это хорошие заказчики, богатые и щедрые. Поверь, они достойно вознаградят тебя за помощь. Да и я в долгу не останусь.
— Деньги — только деньги, Газван, не всё и не всегда определяют именно они. И потом — не мне тебе рассказывать, почему я не желаю сотрудничать с жителями упомянутого Северного Хорасана. Все, тема закрыта.
— Как скажешь, друг мой. — Несомненно, Газван был недоволен моим отказом, но ни жестом, ни интонацией этого не выдал. — Ты в своем праве. Хотя судить обо всех по одному человеку, не знающему, что такое глубокое уважение, — это не слишком верно. Но, как теперь говорят: забыли. Спасибо, что пришел, что слова приятные мне говорил, а еще большее — за подарок! Клянусь, ни один другой мне такой радости не доставил! Только не рассказывай об этом остальным, не хочу их обидеть.
Я попрощался с ним, подхватил увесистую, килограмм на семь, корзину и направился к выходу. И вот чего мне с ней делать? Выбрасывать жалко, с собой тащить глупо, там, куда я собрался наведаться, она будет помехой. Стало быть, придется заезжать в офис, перегружу содержимое в холодильник. Хорошо хоть, что он по дороге.
— А вот ежели к большому колесу приделать маленькую круглую штуку, а через нее пустить веревку с ведрами… — услышал я голос домового, как только вошел в офис.
— Сенька, не плющь мне мозг, — перебила его Геля, которая, к моему великому удивлению, была еще на работе. — Хочешь пить — вон кулер. Хочешь больше воды — в кране ее хоть залейся. Какие ведра? Кому они сейчас нужны?
— Вот так, Арсений, — как водится, немного желчно вставил свою реплику и Модест Михайлович. — Твой полет мысли с веревками и ведрами в очередной раз разбился о прогресс, людской прагматизм и нежелание слушать кого-либо, кроме себя самого.
— Гель, ты чего тут до сих пор? — вошел я в приемную, где и собралась небольшая, но дружная компания. — Вроде с утра мне говорила о том, что куда-то там собираешься. То ли на днюху, то ли вообще за город с друзьями.
— Собиралась да не собралась, — ответила мне девушка. — А это ты чего принес?
— Газван передал. — Я поставил корзину на стол. — Фрукты и национальные лакомства. Кстати, персонально для тебя. Сказал, что такой сладкой ханум, как ты, следует дарить все только самое лучшее.
— Он толстый и стремный, так что пусть даже ни на что не надеется, — секретарша привстала и начала копаться в содержимом подарка, — но во вкусняшках толк знает. О, персики, как раз сегодня хотела. Блин, тут еще пахлава! Опять! Только-только худеть начала!
— Дары волхвов, — усмехнулся Модест Михайлович. — Ну, разумеется, с поправкой на то, что сделан сей подарок азиатом.
Он сидел в своем любимом кресле, которое находилось в углу, том, куда даже в самый солнечный день не попадает свет. Как и всегда, на его губах змеилась ироничная улыбка, черные с сединой волосы были безукоризненно уложены, на дорогом костюме не виднелось ни единой замятости, алмазно поблескивала галстучная булавка, нога была закинута на ногу, а рука с золотым перстнем лежала на кругляше навершия трости.
— Хороший харч, — сунул тем временем нос в подарок и Сенька. — И корзинка славная, с такой хоть куда, хоть за покупками, хоть по грибы. Ты, Гелька, ее не выбрасывай, ладно? Пригодится в хозяйстве.
— А то у нас здесь хлама мало! — Девушка уже достала из шкафа тарелку и выкладывала на нее фрукты с тем, чтобы пойти и помыть их. — И потом — куда ты за грибами собрался ходить? В сад «Эрмитаж»? Или в «Нарышкинский» сквер? Так они там не растут.
— Об тот год Максим нас в лес возил пару раз, — с достоинством возразил ей домовой. — Или забыла? Мы там и грибы собирали, и мясо жарили. Пикник называется. Хозяин, я вот эту штуку попробую?
— Хоть все ешь, — отмахнулся я. — На здоровье!
— Ешь-ешь, — поддержала меня Геля, а после ткнула Арсения пальцем в пузо. — Главное — не лопни!
Домовой хрюкнул от неожиданности и чуть не выронил ароматную баклаву, девушка же хихикнула и вышла из приемной, держа в руках тарелку с фруктами.
— Что-то случилось? — спросил у меня вурдалак. — С чего вернулся? И еще… От тебя пахнет порохом. С каких пор на именинах стрелять начали?
Чутье у него, конечно, такое, что любая собака позавидует.
— День рождения — что, — усмехнулся я, — так, ерунда. Вот свадьбы иные бывают — там да, такая пальба стоит!
— Темнишь, — отметил Модест Михайлович. — Ну да твое дело.
— Сцепился какими-то залетными, — не стал скрывать я, зная по опыту, что бывший владелец этого дома еще и изрядно обидчив. — Трое молодых и наглых клыкачей хотели узнать, каков я на вкус.
— Однако, — с интересом глянул на меня вурдалак. — И из чьей семьи?
— Понятия не имею, — вздохнул я. — Но повесил эту тему на Самвела, он как раз на днюхе был. Пускай разгребает.
— Зря, — качнул головой мой собеседник, — Самвел злопамятен.
Модест Михайлович не входил ни в одну из вурдалачьих столичных семей и своей не имел, но при этом сам знал всех более-менее влиятельных кровопивцев Москвы, да и сам в этой среде пользовался довольно-таки немалым авторитетом. Впрочем, в последнем ничего особенно странного и не имелось — возраст, связи в Европе и недобрая слава безжалостного и принципиального бойца сделали свое дело.
