Пока призрак предавался печальным размышлениям, я достал из торбы остатки колбасы, уже чуть подсохший хлеб, кое-как порезал всё это тупым перочинным генкиным ножиком и принялся за еду. Яйца и сало я пока ещё экономил, у них срок годности больше. Моментально нарисовался Барсик и прыгнул на импровизированный стол, который я соорудил прямо на полатях, где спал.
— Что, пришел, предатель? — упрекнул я его, — бросил меня тут наедине с этой нечистью, а сам слинял.
Барсик мой выпад оставил без внимания, натомись попытался цапнуть кус колбасы. Колбасу я не дал (самому мало осталось), правда потом таки пожалел наглую скотину и отрезал немного, а ещё дал хлеба. Барсик колбасу в два укуса сожрал и уставился на меня требовательным немигающим взглядом. Хлеб он демонстративно проигнорировал.
— Попрошу не выражаться и не оскорблять меня, — высокомерно заметил призрак.
— А что я такого сказал? — возмутился я, жуя колбасу. — Разве ты не нечисть?
— Нет, конечно же, — возразил призрак, — в иерархии потусторонних сущностей призраков как таковых не существует…
— Да ладно! Я в книгах читал про призраки!
— Жалкие писаки! — взорвался Енох, — Графоманы чёртовы! Один идиот когда-то ерунду написал, остальные подхватили.
— Так, а кто ты тогда?
— Это долго объяснять, — спрыгнул со скользкой темы Енох.
Ну ладно. Не хочет сейчас рассказывать — не надо. Всё равно выясню.
— Слушай, Енох, а почему ты не умер? Или ты умер?
— Сложный вопрос, — задумался Енох. Причём завис так надолго, что мне аж надоело ждать ответа. Поэтому я сунул в рот остатки колбасы, заслужив возмущённый взгляд Барсика и, торопливо пережёвывая, задал следующий вопрос:
— И что дальше делать будешь? Как долго ты вот так будешь здесь сидеть и мерцать? Или тебе нравится здесь?
— Пока эта обитель существует, буду существовать и я.
— Слушай, но скучно же? Вот так вот в этой тёмной избе сколько времени торчать. Неужели не хочется туда, на волю, в пампасы?
Енох не ответил, а вместо этого замерцал и некультурно исчез.
Ну и ладно. Я доел остатки хлеба, собрал свою «скатерть-самобранку», турнул наглого Барсика (пусть крыс и мышей лучше ловит) и вышел из избы во двор.
Начинался очередной день в этом, новом для меня, мире.
Баба Фрося была бабкой крайне любознательной и алчущей вселенской справедливости. Вот и сейчас, узнав, что в село приехала агитбригада, а значит, безбожники, она заторопилась к нам. Нет, бабка Фрося была самой что ни на есть нормальной добропорядочной бабкой, и в церковь, как и положено, по воскресеньям или по святым праздникам ходила исправно. Там она и исповедовалась, когда надо, и свечечки ставила в обязательном порядке. А недавно даже вышила цельный льняной плат для алтаря, и отдала батюшке. Так им так понравилось, что они ещё и срачицы попросили срукодельничать. И бабка Фрося обещала. А раз обещала, то выполнит. А как же не выполнить, ведь годы-то идут, и скоро надлежит предстать там, наверху, и лучше иметь там доброжелателей, которые, когда раба божия Евфросиния предстанет перед судом, то и плат вышитый вспомнят, и срачицы белошвейные, и поклоны усердные в церкви.
Но и с безбожниками бабка Фрося решила отыскать взаимопонимание. Была она лютой конформисткой и умела приспособиться к любой ситуации.
Агитбригадовцы уже попросыпались и сейчас занимались кто чем: одни вяло переговаривались, Нюра с Люсей неторопливо пили на завалинке кофий, а Жоржик тренировался, используя вместо штанги рессору от телеги.
— Доброго здоровьица, комсомол, — дипломатично поздоровалась бабка Фрося, входя во двор, и, на всякий случай, кряхтя, поклонилась в пояс.
— Здравствуйте!
— Доброе утро! — нестройно ответили ей заспанные голоса.
— Это вы же безбожниками будете, правильно? — уточнила бабка Фрося и, прищурившись, склонила голову в кипенно-белом накрахмаленном платочке набок.
На подворье возникло молчание. Помня вчерашнее досадное происшествие в селе Батюшкино, отвечать ей особо не торопились.
Кто-то догадался кликнуть Гудкова. Тот вышел во двор, в селадоновых галифе и простой полотняной рубахе, прямо свой парень в доску:
— Здравствуй, товарищ бабуля, — сверкнул белозубой улыбкой он, — а что там случилось? Говорят, ты безбожников ищешь? Никак отречься от веры на старости лет решила?
— Да господь с тобой, милок! — испуганно хихикнула бабка Фрося, видя, что разговор явно повернул не туда, и незаметно перекрестилась. — Я по другому вопросу. По вашей части.
— Слушаю, — посерьёзнел Гудков.
Агидбригадовцы подтянулись поближе. Даже Жоржик рессору бросил.
— А вот как вы, безбожники, к примеру, относитесь к нечистой силе? — без экивоков, в лоб, задала провокационный вопрос бабка.
Народ во дворе весело рассмеялся. Возникшее было напряжение спало.
— С подобными суевериями мы активно боремся. Словом и зрелищем, — сказал Зубатов. — Идеологически искореняем предрассудки.
— Нечистой силы не существует, бабушка, — подкупающе улыбнулась Нюра.
— Так я ж и не спорю, деточки. Тёмная я, неграмотная бабка, — на всякий случай включила заднюю бабка Фрося. — Не существует, так не существует. Мне и поп наш, отец Варава, сказал, мол, господь попускает беснование для осознания грехов…
— Врёт ваш долгогривый! — возмутился Зубатов. — Ничего этого не существует! Ни бесов, ни херувимов с серафимами!
— А что случилось? — решил остановить грозившую затянуться надолго теологическую полемику Гудков.
— Случилось, — кивнула бабка и народ притих.
— Ну так рассказывайте, — подбодрил старушку Гудков.
— В общем, есть у нас один человек, Герасим Сомов, так-то исправный он хозяин, и мужик толковый, нареканий нет, — начала свой рассказ бабка, предварительно промокнув морщинистые губы чистеньким платочком, — но вот недавно взял он к себе работника по агрономической части. Лазарем звать. Откуда-то аж из города, говорят, его привёз. Сперва-то всё нормально вроде было, живёт себе мужик и живёт. Тихий такой, работящий, не пьет, по бабам, простигосподи, не ходит. А потом гляжу, а у него урожай репы — самый большой на селе. Капусту у всех окрест мушка пожрала, а у него стоит, хоть бы хны, как золото стоит. Такая капуста знатная уродила, что хучь плачь.
Бабка печально вздохнула и с надеждой посмотрела на Гудкова.
— Хм, — сказал Гудков для поддержания разговора, и бабуля, ободрённая, торопливо продолжила:
— А давеча Лушка, старшая дочка Герасима, у колодца хвастала, что ихняя Пеструшка даёт аж по два ведра молока! А я-то ихнюю Пеструшку хорошо знаю. Худая скотина была, никчёмная, никогда она и одного ведра не давала. А это вдруг попёрла. Понимаете?
Бабка опять с надеждой посмотрела на всех.
Но агитбригадовцы был людьми городскими и с удоями понимали не очень, поэтому смотрели на бабку в ожидании продолжения рассказа.
— Ну так сами же видите, это всё началось после того, как Герасим из города Лазаря этого привёз! Теперь-то ясно?
— И что? — поморщился Зубатов.
— А то! Знается этот Лазарь с нечистой силой, я вам говорю! — возбуждённо блестя глазами, зашептала бабка, испуганно оглядываясь по сторонам. — Потому как быть такого само по себе не может!
— А от нас ты чего хочешь, бабуля? — спросил Гудков.
— Надо, чтобы вы пошли и проверили! — решительно заявила бабка, — Так нельзя, чтобы у всех репа не уродила, а у него одного урожай такой большой был! Надо искоренить! А не то он же и мор на село навести может.
— А почему вы сами не сходите? — поинтересовался Зубатов, видно было, что идти ему куда-то банально лень.
— Так это… боимся мы, — просто ответила бабка и со вздохом добавила, — тёмные потому что. А вы же комсомол, грамотные, враз всё обстоятельно обсмотрите там. Кроме того, вы безбожники же, в бесов и нечисть все равно не верите.
В общем, идти к Сомову решили завтра, как все проснутся, чтобы не нарушать график репетиций. Тем более, что сегодня вечером агитбригадовцы должны были давать представление. А ещё разрушенные декорации чинить. И реквизит. Но это уже мне.
