— Оно и не дало. — Он убрал ключ в карман, и я почувствовала щепок на моем сознании, когда небольшая выпуклость на ткани исчезла. — Это чрезмерная стимуляция, не осечка.
Я поджала губы, когда увидела новости в новом свете. Не осечка, а чрезмерная стимуляция?
— Но я лучше владею собой, чем это! — запротестовала я.
Он повернулся ко мне спиной и положил мел на место к остальным.
— Да, лучше.
Кряхтя, я присела перед огнем, чтобы вытащить тигель, прежде чем он станет слишком грязным… так как, вероятнее всего, я буду тем, кто будет его чистить.
— Тогда, почему? Ал, у нас было тридцать осечек на протяжении более чем двадцати миль в течение часа. Айви это выяснила. Что бы это ни было, оно движется почти сорок пять миль в час.
— Айви, да? — сказал он. — Тогда я приму это за факт. Возможно, то, что нарушает энергетический поток уходит.
В животе все сжалось, и я отложила кочергу.
— Ал, осечки идут от Лавленда.
Повисло красноречивое молчание, а потом Ал развернулся, его шаги были мягкими.
— Твоя лей-линия в порядке.
— А что если не так? — я встала, боясь сказать ему, что моя аура побледнела. Если это была чрезмерная стимуляция, то, вероятно, все уже прошло.
— Ты исправила ее. — Отведя глаза, он сел на стул, переплетя пальцы. — Твоя линия в порядке!
Я стащила его пальто со скамьи, бархат был гладким под моими пальцами. На каминной полке мистер Рыба плавал вверх и вниз, носом к стеклу, игнорируя гранулы. Я не произнесла ни слова. Просто стояла там с его пальто в моих руках.
— Ты хочешь пойти и посмотреть на нее? — наконец спросил он, когда я все еще держала пальто. — Ладно, мы пойдем и посмотрим на нее, — добавил он, и я подавила прилив беспокойства. Время близилось к закату, там будут поверхностные демоны, но я большее боялась того, на что была похожа моя лей-линия.
— Спасибо, — сказала я, и он тихо что-то проворчал себе под нос, продевая руки в рукава и наклоняясь, чтобы бросить еще один журнал в огонь, чтобы тот продержался до его возвращения.
— Никаких монстров нет под твоей кроватью, Рейчел, и в твоем шкафу.
Настроение улучшилось, я ждала, пока он проверит пуговицы на рукавах и распушит свой кружевной воротник.
— Однажды я нашла у себя в шкафу Тритон.
Он косо на меня взглянул и схватил земную масляную лампу с полки. Поморщившись, он произнес проклятие воспламенения, и лампа загорелась.
— Проклятые поверхностные демоны. Если солнце не сожжет твою ауру, то поверхностные демоны измотают тебя ночью. — Он встал, широко разводя руки. — Ну, пошли! У меня есть чем заняться сегодня вечером, это не включает тебя и твои трогательно медленные развивающиеся навыки.
Я почувствовала себя лучше, когда вышла вперед, чтобы встать с ним на искусно подобранном каменном круге, который он использовал в качестве двери. Я, должно быть, сделала что-то правильно. Конечно же, я чувствовала его удовлетворение, когда линия забрала нас, его кухня распалась в ничто, когда он выкинул нас на поверхность, на какое-то место отдаленное от его подземного дома.
Реальность затуманилась обратно в существование с нежной непринужденностью, было трудно поверить, что мы куда-то переместились. Окрашенный красный туман ударил меня песчаным ветром. Прищурившись, я повернулась к солнцу, все еще висящему над горизонтом. Жар дня продолжал подниматься с сухой, затвердевшей земли, но я могла чувствовать холод в меркнущем свете. Краснозем выглядел столь же черным как старая кровь в тени.
Мы были в замке Лавленд, и оползень камней был всем, что осталось от него здесь в безвременье, вырисовывавшемся позади нас. Моя лей-линия жужжала на высоте грудной клетки, взгляд Ала неприятно сообщил мне, что она была столь же правильный как дождь в пустыне, и могли мы теперь пойти домой?
Обхватив себя руками за талию, я повернулась. Почти невидимые вдалеке были полуразрушенные башни Цинциннати. Ничего, кроме сухой травы и редких чахлых деревьев не заполняло пространство между нами. И камни. Между нами были еще камни. Это место было саванной в засухе длиной в десятилетия.
За исключением того странного, зеленого круга…
— Что это? — прошептала я, когда поняла, что там, на траве, на высыхающей земле, была фигура, и Ал хмыкнул, проследив за моим взглядом.
— Ведро материнского гноя, — пробормотал он, опустив голову, когда потопал к фигуре. — Она опять в этом.
— Она? — Но Ал не стал останавливаться, и я поспешила за ним.
О Боже, это Тритон, подумала я, когда увидела ее безошибочный силуэт, стоящий недалеко от зеленого круга, с поднятыми руками, голыми там, где гермафродитная одежда сползла к локтям. Сегодня у нее были короткие, колючие рыжие волосы, приземистая, цилиндрическая шапка на голове, сделанная в оттенках черного и золотого цвета, эти же цвета повторялись на ее поясе и шлепанцах, окрашенных красным закатом. У нее в руке был черный жезл, когда она жестикулировала и пела над очертанием живой зелени, сходя с ума, как псих весной.
— Что она делает? — спросила я, потрясенная больше зеленой травой, чем чем-либо еще.
— Калибровочное проклятие, — сказал он мягко. — Возможно, она слышала об осечках. — Потом он заговорил громче. — Тритон, любимая! Что с тобой, бедной чертякой, сделалось?
Четко зная, что мы были здесь, демоница положила вторую руку на жезл и поставила его перед собой, чтобы сделать паузу в своей магии. В пределах пятнадцатифутового круга рыскал поверхностный демон, его тонкая грудь поднималась, когда он тяжело дышал. Его аура выглядела почти твердой, ненависть лилась из его ясных глаз. У его ног был меч, мерцающий в красном свете солнца, и когда я посмотрела, загорелая рука выползла и схватила его.
— Это существует, — сказала Тритон, ее голос был женским, даже если все остальное выглядело неоднозначно. — Это оскорбление. Что произойдет с ними, когда безвременье будет уничтожено? Вот, что я хочу знать. Несчастные дураки.
Волна страха прокатилась по мне, и я оглянулась на лей-линию.
Она разрушалась. Она распадалась! Я знала это!
— Мы починили линию, — сказал Ал и ей и мне. — Помнишь? У нас была замечательная охота. Линия Рейчел находится в пределах допустимого.
Удивление показалось на лице Тритон, и небольшой камень звякнул, когда она повернулась к линии позади нас. Поверхностный демон молотил по кругу, чтобы выбраться, даже тяжелое лезвие не могло нанести хоть какой-нибудь ущерб, даже если бы оно было столь же большим, как и он сам.
— Верно, — сказала она, всматриваясь в меня своими черными глазами, от которых подкашивались ноги. — Я забыла, и все же мы обе прозябаем здесь в этой отвратительной грязи.
