Из школы Павел пошел не домой, а в противоположную сторону. Дойдя по Английскому до площади Тургенева, он купил мороженое, чтобы успокоить нервы, и сел на скамейку, продолжая переживать беседу с Зайчиком и свое поведение.
На себя он был зол страшно: «Отдать, надо было его отдать! Ну почему я его не отдал?!» — мысленно повторял он. Но постепенно злость на себя сменилась злостью на обольстителя-Зайчика и на тех, кто готов был за него проголосовать. «Ну почему они не понимают, кто он такой? Он же насквозь виден — властолюбивый гад! Тупорезы!»
— Нельзя осуждать людей, если они чего-то не понимают, — раздался мягкий голос.
Рядом на скамейке сидел Алексей — тоже с мороженым, которым лакомился не без заметного удовольствия.
Паша давно уже не удивлялся неожиданным появлениям своего друга и его способности читать мысли. Он только ощутил великую радость от его появления. А еще почему-то — какую-то неловкость…
— Ну нельзя же быть такими глупыми, — пожал он плечами.
— Люди не глупы, — помотал головой Леша. — Просто привыкли интересоваться исключительно своими делами и не заглядывают на два шага вперед. Ну и слишком доверяют своим ощущениям.
— Это как? — спросил Павел.
— Ну вот смотри, — произнес Алексей, доев мороженое и деликатно промокнув губы белоснежным платком, неизвестно откуда извлеченным. — Этот Зайчик производит на многих впечатление порядочного человека. Демократичен, доброжелателен, умные книги читает и цитирует, борется против плохой власти, за город, за все хорошее против всего плохого. Все время говорит, что он — настоящий петербуржец. А людям тоже хочется быть такими — порядочными, начитанными, настоящими петербуржцами. Они не понимают, что он не петербуржец, и даже не ленинградец, хоть и родился тут — просто циничный политик, использующий образ великого города для своих целей. Зайчик — и те, кто его поддерживает — выбрал этот образ, потому что он привлекателен здесь для всех. Так что не надо злиться на тех, кто еще не определился и с удовольствием Зайчика слушают. Нужно относиться к ним с пониманием, жалеть, и делать так, чтобы такие зайчики снова не повели за собой толпу оболваненных людей — как они это сделали сто лет назад.
— Не могу не злиться на этих тупых, — упрямо помотал головой Пожарский.
— Павел, ну кто из нас без греха? — Алексей посмотрел в лицо другу так, словно смотрел в самую его душу. — Разве ты сам идеален? Нигде не ошибся, ничем не соблазнился?..
Павел мучительно покраснел. Ему очень хотелось рассказать Алексею про подаренный нож, но было ужасно стыдно. И он молчал.
Леша понимающе улыбнулся и встал со скамейки.
— Прости, мне сегодня нельзя долго.
Он, как всегда, слегка поклонился другу и зашагал в сторону Садовой.
Паша проводил его тоскливым взглядом.
— Ну как, приходил к вам Зайчик? — спросила Людмила Алексеевна за ужином.
Павел кивнул.
— И что ему было нужно? — продолжала допрашивать его мать.
— Подписи от тебя, — Паша решил ничего не скрывать. — Он говорил со мной после встречи.
— Так я и знала! — лицо матери побелело от гнева. — Сволочь! Я кому угодно подпишу, только не ему! Пусти его во власть — он со своими дружками разворует все, что еще осталось, и такой наведет б…
Мама проглотила грубое слово, вскочила из-за стола и в сердцах так бросила в раковину тарелку, что та чуть не раскололась.
— Тише, тише, Люда, — начала увещевать жену отец, с тревогой посмотрев на нее. — Ничего же не случилось.
— Еще к сыну моему подкатывает, мерзавец! — продолжала бушевать женщина. — Я ему подкачу!.. А ты с ним больше не смей разговаривать! — бросила она сыну.
На том семейный ужин завершился.
Перед сном Павел стоял перед раскрытым ящиком со своими ножами, созерцая положенный им туда «Вояджер». Нож по-прежнему был прекрасен, но мальчик уже не восхищался им, воспринимая его среди своих честно приобретенных экспонатов, как нечто чужеродное.
Конечно, он имел полное право оставить его себе — нож ему вручили как неприкрытую плату за разговор с матерью. Паша поговорил с ней, она высказала свое негативное отношение к делу — где тут его вина?..
Но менее чужим от этой мысли прекрасный фолдер не стал.
С досадой задвинув ящик, Павел отправился в постель.
«Нужно относиться к людям с пониманием», — на грани засыпания услышал он слова Леши.
И увидел новый сон.
…Ему снова снился Алексей, и теперь его друг стал еще старше — на вид ему можно было дать лет девять или десять. Он сидел за столом в уже знакомой Павлу комнате, которая тоже в очередной раз изменилась. Теперь на полу в ней стояли новые игрушки — несколько больших кораблей, еще более крупная меховая собака, железная дорога… А под потолком висели прикрепленные веревками к люстрам аэропланы — тоже довольно большие и, наверное, способные по настоящему планировать, если бы кто-нибудь запустил их в воздух с большой высоты.
На столе, за которым сидел юный хозяин этой комнаты, тоже стоял корабль, но мальчик не обращал внимания ни на него, ни на другие игрушки. Его рука медленно, старательно выводила буквы на лежащим перед ним небольшом квадратном кусочке бумаги.
Пожарский уже знал, что может не скрываться в углу комнаты и что его не заметят, даже если он подойдет к Алексею вплотную и заглянет в письмо ему через плечо. Еще недавно он непременно бы так и сделал — приблизился бы к столу, чтобы узнать, что тот пишет — но теперь что-то удержало его от того, чтобы сунуть свой нос в чужие дела. Пусть даже это были дела ребенка, вряд ли особо серьезные. Павел понимал, что для него они были важны, и к этому надо было отнестись с уважением.
Так что Паша остановился в паре шагов от стола и стал рассматривать стоящий на нем парусник и другие вещи. Кроме корабля, там был старинный чернильный прибор — Пожарский видел похожий в каком-то музее — и несколько листов бумаги. А еще на краю стола лежало несколько маленьких колокольчиков, связанных серебристой лентой. Алексей поставил точку в конце очередной фразы и посмотрел на эти колокольчики, а потом поднял их за ленту и слегка встряхнул. По комнате разлился тонкий мелодичный звон. На лице мальчика появилась довольная улыбка, он кивнул каким-то своим мыслям и снова обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать.
Наверное, Павел все-таки не удержался бы и прочитал это письмо, если бы в комнату не вбежала самая младшая из сестер Алексея. На этот раз Настя была одна, без сопровождающей ее почти всегда Маши, и казалось, что она куда-то спешит и забежала к брату всего на минутку.
И по всей видимости, так оно и было.
— Алеша, — скороговоркой затараторила девочка, — ты пойдешь гулять? Мы там собираемся кататься на санях, Оля с Таней одеваются уже… Ты ведь хорошо себя чувствуешь? Сможешь выйти?
— Да, все хорошо, — заверил ее Алексей. — Но кататься я не пойду, идите без меня. Мне письмо надо закончить.
— Что за письмо? — Анастасия, в отличие от наблюдавшего за этой сценой Павла, без стеснения наклонилась над столом и даже протянула руку к листку плотной бумаги.
Мальчик, глядя на нее, укоризненно покачал голосов и сам поднял этот листок, оказавшийся, как только теперь понял Пожарский, открыткой — на другой его стороне была нарисована нарядная новогодняя елка. Точнее, не новогодняя, а рождественская, сообразил Паша, подойдя еще ближе и рассмотрев на этой елке горящие свечи и фигурки ангелов.
— Хочу сделать подарок Ивану, — пояснил Алексей и, снова положив открытку на стол изображением вниз, коснулся рукой колокольчиков. — Их можно повесить на елку или просто на стену, и звенят они очень красиво — вот, послушай, — он еще раз поднял связку колокольчиков и на этот раз звенел ими чуть дольше. — Они из Новгорода.
— Очень красиво! — воскликнула сестра и, забрав у него колокольчики, принялась звонить каждым из них по очереди, то громче, то тише. — Ване понравится, он так рад будет!
