— Он упоминал случаи из своей врачебной практики? Я имею в виду случаи столетней давности.
«Знает, — подумал Швед. — Хотя чего это я? Инквизиция всегда на шаг впереди всех…»
— Упоминать — упоминал, — признался Швед. — Но опять же без конкретики. Сказал — все потом, если подтвердятся какие-то его догадки.
«Нормально, — подбодрил сам себя Швед. — Вроде и сознался, но ничего и не выболтал. Нормально!»
— Думаете, там что-нибудь серьезное? — на всякий случай поинтересовался он у Инквизитора, справедливо полагая, что настало время и самому забросить удочку. Но Инквизитора так просто было не взять — он вообще не ответил.
— Я услышал, — вместо этого сообщил он. — Хорошо, работайте. Инквизиция понимает вашу озабоченность становлением офиса, но и расследование бросать не следует. Светлых мы оповестим. Все.
Инквизитор встал. Швед тоже.
Едва он закрыл дверь за гостем, в спальне снова зазвонил мобильник.
— Да твою же ж мать! Будет мне покой сегодня или нет? — в голос выругался Швед и пошел отвечать.
К его удивлению, звонили не свои и не Светлые. Звонил человек, причем незнакомый.
Девушка.
— Здравствуйте, — не очень уверенно поздоровалась она. — Мне нужен Швед.
— Я слушаю.
Швед помимо воли напрягся. Таким голосом и тоном обычно просят о помощи смертельно больному родственнику.
— Мне сказали… что вы можете помочь.
«Так, — подумал Швед. — Надо решать все по очереди».
— Кто сказал? — уточнил он.
— Саня Перебасов.
Швед напрягся еще больше.
Саня Перебасов был другом его детства и юности. И дружили они крепко, пока Шведа не инициировали. Увы, у Сани не обнаружилось ни малейших задатков Иного, и Швед одно время тщетно пытался получить квоту на вампирскую или оборотническую инициацию, но квоты выбирались еще на уровне столицы, и в Николаев за несколько лет так ни единой лицензии и не попало. Саня напрямую ничего не знал об Иных, но, естественно, догадывался, что с другом произошла какая-то феноменальная перемена, особенно после случая, когда Швед наплевал на запреты с правилами и не позволил умереть от пневмонии Саниному отцу. Заядлый рыбак, он в феврале провалился под лед и едва не сгорел в считанные дни. Естественно, Швед получил феноменальный втык — и из Одессы, и из Киева. Зато друг Саня перестал на него дуться, хотя в целом очень болезненно пережил охлаждение отношений со Шведом. Скорее всего он просто понял: бывший друг молчит не из вредности или гордыни. Он действительно не может ничего рассказать.
Саня со Шведом уже не выглядели ровесниками — Перебасов казался старше лет на десять — пятнадцать. Вероятно, это плохо соотносилось с одной из Саниных ранних теорий относительно произошедшей со Шведом перемены (спецслужбы). Теперь Саня уверовал в, как он сам выразился однажды, потусторонность перемен во Шведе. Швед в ответ смог только грустно улыбнуться, потому что больше ничего ему и не оставалось.
В последний раз Швед столкнулся с Перебасовым на улице незадолго до ухода в кругосветку. Встреча вышла короткой и скомканной: привет-привет, как дела, да помаленьку. Не более.
И вот — неожиданный звонок и ссылка на знакомое имя.
— Алло, вы меня слышите? — переспросила девушка, потому что Швед надолго замолчал.
— Слышу, — глухо отозвался Швед. — Где вы находитесь?
— На «Евбазе».
Еще один штришок. «Евбаза» — сокращение от названия «Еврейский базар», которое носила пивная здесь же, внизу, в соседнем строении с Параджановским домом и бывшей «Викторией».
— Ждите, я сейчас спущусь, — сказал Швед и нажал отбой.
Нажал — и застыл с телефоном в руке.
— Вот же ж! — бросил он в сердцах.
У него было странное предчувствие, что все окажется сложнее, чем можно предположить, но в то же время Швед был уверен: пойти надо. Как всегда, он не понимал, на чем конкретно зиждется эта уверенность, однако, как и всякий интуитик, склонен был собственной интуиции подчиниться.
Переодеваться было глупо, поэтому Шведу осталось только носки надеть да легкие летние кроссовки. С ключами он поступил как привык: запер дверь изнутри, оставил ключи на тумбочке в прихожей, а сам вышел на лестницу через Сумрак.
На нижнем этаже он вторично ушел в Сумрак — неохота было обходить дом, и Швед цинично прошел через ресторан в помещении бывшей «Виктории». Где-то в области сердца кольнуло — все-таки с «Викторией» была связана большая и очень важная часть его жизни, да и жизни большинства украинских Темных тоже. Вон, кстати, кто-то из коллег отдыхает за угловым столиком. И с ним две женщины, не Иные.
Швед пригляделся. Ага, вампир. Лицо незнакомое, но сумеречный облик — дело такое, может со временем и измениться.
Вампир поднял голову и встретился взглядом со Шведом. Узнал, оскалился, даже чуть привстал и поклонился. Швед просто кивнул — вампир был, возможно, и знакомый, но сейчас опознать его было довольно трудно, да Швед не особо и пытался. Развлекайся, Темный, твое право…
Внутри ресторана из Сумрака Швед выскальзывать не стал, незачем попусту пугать посетителей. Вышел ровно в тот момент, когда миновал входные двери, так, словно просто покинул ресторан обычным манером. Мир снова обрел краски и привычные звуки, ауры людей поблекли и стали почти неразличимыми. До «Евбазы» осталось полста метров.
Войдя в пивную, Швед сразу вычислил ее. Во-первых, она была единственной молодой женщиной в зале (второй женщиной была тетка в синем халате за стойкой). Во-вторых, только она сидела за столиком в одиночестве, и вокруг образовалась очень показательная пустота — люди подсознательно старались держаться от этой девушки подальше, потому что от нее веяло бедой. Швед не удержался и мельком прощупал ауру; что-то в ней было такое, на что следовало обратить внимание, но в первые секунды Швед не понял, что именно.
— Здравствуйте, — поздоровался Швед и сел напротив нее.
Девушка ответила почти беззвучно, только губы чуть шевельнулись.
Рядом с ней на столе стояла бутылочка какой-то синтетической слабоалкогольной дряни и пустой стакан. Стакан был чистый, бутылочка — неоткупоренная. Наверняка купить выпивку заставила тетка-барменша, чтоб никто не смел занимать столик без заказа.
Швед обернулся, как раз перехватив укоризненный взгляд барменши.
— Светлого! — громко сказал Швед, глядя на нее в упор.
Тетка отвела взгляд и молча потянулась сначала к чистому бокалу, потом к кранику.
Швед вновь повернулся к девушке. Была она миловидная, но на вкус Шведа излишне худая, хотя и не до такой степени, как селедки-манекенщицы. Все портил отпечаток беды — в хорошие времена девушку смело можно было называть красавицей, и это не прозвучало бы дежурным комплиментом, скорее констатацией факта.
