Серые одежды. Серые люди, серая жизнь. Такое ощущение, что от всего пахнет плесенью. Вот только ощущений своих я понять не мог. Может, я раньше жил в каком-нибудь очень большом городе, например — в Москве? Там все бегают, суетятся, бегут куда-нибудь. А тут — застой, стагнация…
Трамвай все-таки довез нас до дома и не вывалил в здоровенную грязную лужу посреди трамвайного кольца. От конечной нам пришлось идти еще с полкилометра.
— Как ты отсюда добираешься? — раздраженно спросил я, отчищая ботинок от подозрительного коричневого налета. — А если вдруг ночью придется ехать?
— А я ночью не хожу. А утром — на трамвае, а потом маршрутное такси до больницы, пятнадцать копеек, и я на месте. И каждый день так. А чего такого-то? Все так живут.
— Чего вы тут-то поселились, в этом медвежьем углу?
— А догадайся! Денег не было на большее. Это еще муж дом перестроил, а то была совсем халупка. Он и комнаты пристроил, и баню выстроил, и все во дворе обустроил. Рукастый был. Вот, сдури купили машину, на свою беду. «Москвич». Так вот… было счастье, и нет его. Всего лишь один пьяный шофер на лесовозе, и нет Пети с Андрюшкой. Извини, что опять тебе настроение порчу. Пойдем, пообедаем… или уже ужин? В общем, поедим и попробуем покопаться у тебя в голове.
Попробовали мы через час. Мария долго размахивала у меня перед лицом блестящим шариком, я усердно таращился на него, но ничего не происходило. Совсем ничего. Ну кроме того, что я все время отвлекался на жужжащую надо мной муху и думал, как бы это ее прибить. Потом вдруг тихо сказал пару слов, и муха упала на пол, затихнув, как мертвая. Каковой, в сущности, и являлась.
— Чего это было? — удивилась Мария. — Ты чего сейчас сказал?
— Я сказал?
— Да, ты сказал. Какие-то два непонятных слова. Что за слова такие? На каком языке?
— А я говорил?
— Тьфу! Ты сейчас сказал два слова. Повтори их.
— Не могу. Я вообще не помню, чтобы что-то говорил.
— Интересно. Очень интересно. Все-таки ты на секунду поддался гипнозу. Похоже, что я что-то вытащила у тебя из головы.
— Не знаю. Если только волос…
Опять ночь. Опять мысли. Опять мне не спится, и опять я иду на турник. Спокойствие через усталость? А что делать?
— Раз, два, три, четыре, пять… — как заведенный поднимаюсь и опускаюсь, подтягиваясь на турнике. Кстати, очень даже прилично подтягиваюсь — за один подход сорок с чем-то раз. Это совсем даже недурно — по крайней мере, мне так кажется.
— Что, бесов изгоняешь? — послышался голос Марии. Я посмотрел — она сидела на крыльце, закутанная в одеяло. — А молитвой не пробовал?
— Не пробовал, — растерялся я, повиснув, как груша, — а откуда ты знаешь, что бесов…
— Да сама такая. Тоже впору на турнике висеть. Два года без мужчины, а ты так похож на моего мужа…
Мы помолчали, потом Мария встала и ушла в дом. Я спрыгнул с турника, сходил в душ, вытерся и побрел в свою комнату. После улицы было темно — за окном светила полная луна, а в комнате темень, как в погребе. Стал прокрадываться на ощупь, чуть не свалил какую-то кастрюлю, удержав в последний момент, и, пройдя к себе, нащупал край дивана. Только нацелился плюхнуться на него всеми восьмьюдесятью килограммами, как услышал:
— Ти-ше! Раздавишь.
— Ты? А как же твои декларации о том, что я подопытный кролик, а ты всего лишь добрая самаритянка, и между нами ничего не будет?
— Я подумала, а какого черта? Я что, не имею права? Я взрослый человек, мне тридцать лет, какого черта я строю из себя недотрогу, когда в глубине души хочу этого просто до воя. Иди ко мне…
Женщина откинула одеяло, отодвинулась, давая мне место, и я осторожно прилег рядом. Несколько секунд мы тихо лежали, касаясь друг друга плечом, потом я поднял руку, положил Марии на бедро и осторожно повел вверх, задирая тонкую ткань ночной рубашки. Ее кожа сразу покрылась мурашками, и женщина усмехнулась в темноте:
— Щекотно. Боюсь щекотки.
Я провел рукой по обнаженному телу, по напрягшейся груди, по животу, плоскому, как у нерожавшей девушки. Мария часто задышала и, тихо простонав, попросила:
— Не тяни время… нууу!
Я вошел в нее, осторожно, как будто вспоминая, как это надо делать. Она подалась ближе и резко вжалась в меня, захватив руками и ногами, извиваясь, как в болезненной судороге…
Потом мы лежали, расслабленные, покрытые любовным потом, и молчали, глядя в потолок. Затем Мария спросила:
— А кто такая Василиса? Ты вспомнил?
— Василиса? Почему ты спросила?
— Ты, когда кончал, сказал: «Василиса, милая!» Так ты вспомнил, что это за Василиса?
— Нет… не помню. Ничего не помню. Я был слишком увлечен тобой. Кстати, можно интимный вопрос?
— Какой? — Мария насторожилась, я почувствовал, как ее тело напряглось.
— А почему ты не бреешь… хммм…
— Лобок? Ты чего, стесняешься сказать это слово? Вот смешной! А с чего я должна его брить? Оп! Еще одна зацепка — Василиса, бритый лобок — она что, из восточных женщин? Это у них принято выщипывать все волосы на теле. Но имя русское, русее некуда. А что, тебе нравится гладкое тело, без волос?
— Хмм… не задумывался. Наверное, да. Да. Нравится. Мне кажется, что это гигиенично, красиво и сексуально.
— Как? Сексуально? У нас так не говорят… у нас бы сказали — привлекательно. Интересно, очень интересно.
— Ну что ты меня все исследуешь? Хоть в постели не препарируй мой мозг!
— Да я тебе хочу помочь… ну не хочешь, займемся другим делом. Ты готов?
— Так-то готов, но не прочь, чтобы ты помогла…
— Как? Сплясать танец живота? Так на востоке принято?
— Нет. Гораздо проще, — и я объяснил и показал ей, что нужно делать.
— И ЭТО на востоке принято? — фыркнула Мария. — Так-то я не против, но… впрочем — не против. Интересный у тебя опыт. Я широких взглядов, но эти заморские штучки простая женщина бы и не поняла…
Утром Мария была веселой, впервые, как я ее увидел, на ее лице не было этой печати обреченности. Мы позавтракали, и когда уже допивали чай, мне в голову пришла одна мысль:
— Слушай, а мы ведь не предохранялись! Ты не боишься?..
— Беременности? Так для того мы с тобой и спали. Ну не только для того, — поправилась Мария, — но и для этого тоже. Мне уже лет сколько? Мужа не предвидится, а ребенка хочу. Не одной же век доживать. Так что ты как раз вовремя. Да не переживай — никто ни к чему тебя не обяжет. Уйдешь, когда захочешь. Ребенок мой, и только мой. Тебе двадцать лет, мне тридцать — мы все равно не будем жить вместе, я прекрасно понимаю. Но не воспользоваться тем, что со мной рядом живет красивый молодой мужик — это глупо. Ну не бегать же по городу и кричать — переспите со мной кто-нибудь, я ребенка хочу! А коллеги по работе такие уроды, скоты, да и служебные романы — это гадость. Потом не развяжешься. Кроме мужа, у меня никого не было, да, скорее всего, и не будет. Пока ты тут — почему бы… в общем — забудь. Это моя проблема.
