– То есть если я сейчас переломаю себе все пальцы, то мне не придется играть на фортепьяно, а замуж меня все равно позовут? – Я начинаю приглядываться к тяжелой крышке и пытаюсь понять, насколько больно прищемить ею руки. – Какая соблазнительная перспектива…
– Соблазнительная перспектива? – фыркает принц, давясь от смеха. – Сколько тебе лет, милое, рассудительное дитя?
– Двенадцать, – серьезно отвечаю я и добавляю, чтобы оставаться до конца честной: – Будет на следующей седмице. А тебе?
– Двадцать пять. Исполнилось месяц назад.
– Фу, ты такой старый! – Люди старше двадцати кажутся мне неприлично долго пожившими стариками, но мама и папа – не в счет. – И ты настоящий принц Эдмонд Алмерийский?
– Да.
– Я Анна Вишневская. – Не вставая со стула, я протягиваю ему руку.
– Приятно познакомиться, леди Вишневская. – Он пожимает мои пальчики, и от прикосновения перед глазами вспыхивает размытый образ того, как он нажимает на черную клавишу фортепьяно. Образ исчезает, стоит нашим рукам разъединиться.
– Коль мы теперь знакомы, то я могу задать личный вопрос? – уточняю я.
– Валяй.
– Кто тебе придумал такое отвратительное имя?
В первое мгновение принц кажется ошеломленным, а потом начинает смеяться:
– Оно досталось мне от деда. Старый мерзавец сидел на троне почти пятьдесят лет.
– Святые Угодники, был еще один бедолага с таким именем? – ужасаюсь я. – Эдмондом зовут пса, который живет при нашей конюшне.
– Он хотя бы милый?
– Он хромой и слюнявый дог. Мне жаль…
Чтобы вернуться в реальность и осознать украденное воспоминание, я пытаюсь убрать руку, но Его Высочество прикрывает мои пальцы своей узкой влажной ладонью, и я снова, помимо собственного желания, проваливаюсь в прошлое. Последней моей мыслью становится то, что принц совершенно не отличается от деда – тоже мерзавец, только помоложе.
…Звездная ночь пахнет осенью. Я стою на балконе с широкими мраморными перилами, внизу расцвеченный магическими огнями лежит королевский парк. За спиной в открытых балконных дверях грохочет бал.
– Я обескуражен, – говорит принц. – Ты же понимаешь, что мое предложение тебе – это пустая формальность, чтобы просто не задеть твое обостренное чувство гордости. И ты все равно говоришь – нет? Я ведь могу оскорбиться. Настолько оскорбиться, что превращу твою жизнь в чистилище. Ты должна немедленно принять предложение, иначе я попрошу разрешения у Его Величества, и тогда в следующий раз мы встретимся у молельщика во время свадебного обряда.
Я обращаю на него взгляд. Мне смешна его злость. Он ведет себя как ребенок, которому отказали в новой свистульке.
– Ты этого не сделаешь.
– Я принц, а значит, могу делать все, что пожелаю.
– Как бы ты ни бесился, но в душе даже ты понимаешь, что я недостаточно аристократична для твоих чересчур аристократичных чресл. – Я указываю сложенным веером на его ширинку.
– Ты невыносима!
– Просто честна, – пожимаю я плечами.
– Завтра Его Величество пожалует тебе титул герцогини, и тогда…
– Умоляю, Эдмонд, пожалей моего отца! – перебиваю я. – У меня уже есть один пыльный титул, доставшийся от бабушки, и его содержание обходится папе в круглую сумму. Если нужны вливания в казну, просто попроси его о кредите или попроси дать денег ради теплоты душевной, он не откажет, но зачем портить пошлым предложением нашу дружбу?
– Знаете, леди Вишневская, – бурчит он. – Иногда я вас ненавижу.
Я отворачиваюсь, прячусь от неприятного пронзительного взгляда, наталкивающего на мысль, что принц тоже обладает магическим даром и старается скрыть его от людей, как любое уродство. Что он умеет делать? Читать мысли?
– Поверь, дорогой Эдмонд, порой я сама себя ненавижу…
Наконец, он позволил мне вернуться в ледяной светлый зал, в тишину, растревоженную неодобрительным перешептыванием придворных. Я смотрю на них над плечом Эдмонда. В незнакомых лицах отражается глухая ненависть, и в голову приходит странная мысль, что у двора мы всегда были бельмом на глазу. Я, бросавшая в лицо правду, и мой отец, наплевавший на благородную кровь и женившийся сначала на молоденькой певичке из королевского театра, не желавшей стать фавориткой Его Величества, а потом на дуэнье взрослой дочери. Правда, второй брак я тоже не очень-то одобряла, судя по всему.
– Если ты посмеешь еще раз сбежать, то я найду тебя, поймаю и посажу в Тюремную башню дворца. Поняла? – тихо вымолвил принц. – Ты представляешь мои чувства, когда твоя любезная мачеха подала прошение признать тебя погибшей? Клянусь, от виселицы ее спасло только твое возращение.
Я промолчала, отодвинулась, освобождаясь от его рук. Эдмонд не сделал попытки меня удержать, но громко приказал, не отрывая взгляда от моего лица:
– Притушите охлаждающий кристалл, пока леди Вишневская не скончалась от переохлаждения.
Он усмехнулся и направился к выходу. Натягивая на голую грудь шелк, я таращилась в его спину с узкими плечами. Принц остановился в людском коридоре из придворных и, не оглядываясь, произнес:
– Поздравляю с помолвкой, Анна. Не забудь мне выслать приглашение на прием.
Выказав пугающую осведомленность моими делами, он исчез, а следом за ним в соседний зал втянулся разноцветный хвост свиты. Когда двери затворились, Глэдис выдохнула:
– Святые Угодники, как я напугалась!
– Почему мне никто не говорил, что принц предлагал мне замужество? – ошарашенно разглядывая закрывшиеся двери, спросила я.
– Предлагал?! – Дуэнья прижала ладонь ко рту.
– И был оскорблен резким отказом. К счастью, он, похоже, в меру отходчивый. – Я задумчиво глянула на ошеломленную Глэдис: – Не знаешь, может, я еще о каких-нибудь женихах забыла?
После дуэнья пожелала всенепременно поставить курительные палочки Святым Угодникам за упокой отцовской души и, подозреваю, за успокоение разгневанной души Его Высочества. На всякий случай, чтобы не закрыл меня в Тюремной башне дворца.
Центральная молельня представляла собой высоченное строение из серого камня с узкими длинными бойницами и вызывающим позолоченным куполом. В центре зала вкруг, спинами друг к другу, стояли высоченные статуи Святых Угодников. У их ног имелись заполненные мелким песком углубления для курительных палочек и молитвенные коврики.
