Сэм не слушал. Во сне он как-то понимал, что пришел сюда играть и выиграл — выиграл по-крупному. Обернувшись, он увидел фишки и купюры, грудой наваленные на разворошенной постели рядом с пустой бутылкой из-под шампанского, которая покоилась в металлическом ведерке, наполненном полурастаявшим льдом. Медовый голос из телевизора тек монотонной скороговоркой уличного фокусника:
— Если игрок решает идти ва-банк, ему всегда следует вначале посмотреть на карту крупье, а затем на его собственную.
Голос изменился, немного оживившись:
— А что ты, Сэм? Ты знаешь, какая карта у крупье?
Сэм перевел взгляд на экран и узнал на нем лицо, знакомое из других снов и кошмаров, преследующих его каждую ночь — лицо Люцифера.
— Сэм?
— Уходи, — сказал Сэм. — Оставь меня в покое.
Его голос прозвучал напряженно, шею горячо сжимало, сдавливая голосовые связки.
— Боюсь, не могу, — отозвался Люцифер. — Не сейчас. Никогда.
Сэм попытался сказать еще что-то, но обнаружил, что не может ни говорить, ни дышать.
— Посмотри на себя, — Люцифер возник рядом. — Хорошенько посмотри на себя в зеркало и скажи, что ты видишь.
Посмотреть на себя? Это было нетрудно: недостатком зеркал номер не страдал.
Сэм развернулся к ближайшему зеркалу, вцепившись взглядом в то, что пережимало горло, но разглядел лишь слегка продавленную кожу на шее.
Люцифер рассмеялся:
— Большую часть этого ты не вспомнишь, когда проснешься, — сказал он почти сочувственно. — Но ты будешь знать, что я приду за тобой.
Сэм все еще не мог говорить. На шее кольцом проявлялись фиолетовые синяки и темнели, принимая форму невидимых пальцев.
Страх — нет, паника — пронзила его ледяным копьем. Хотелось орать.
Откуда-то он знал: стоит выдавить хотя бы один звук, и все кончится: синяки исчезнут, и снова получится дышать.
Но он не мог. По-прежнему не мог. И…
— Эй! Эй, Сэм! Слюни утри! — чья-то рука не очень-то ласково трясла его. — Алло! Подъем!
Сэм всхрапнул, отшатнулся и открыл глаза, отлепляясь от окна. Дин с любопытством взглянул на него с водительского сиденья:
— Вытри морду, чувак, а то твой рот выглядит так, как будто ты им вытворял что-то непристойное.
Сэм молча потянулся к зеркалу заднего вида и опустил его, одновременно подняв подбородок, чтобы разглядеть шею. Кожа была абсолютно нетронутой. Сэм выдохнул и откинулся на сиденье, чувствуя скорее усталость, чем облегчение.
Дин смотрел на него с совершенно непроницаемым выражением лица:
— Плохой сон?
— Типа того.
Сэм понимал, что брат ждет более подробного ответа, но картинка в мозгу уже начала таять, оставив после себя смутное чувство страха. Попытка озвучить это чувство только даст Дину лишнюю пищу для подозрений.
— Точно? — Дина его ответ, кажется, не убедил.
— Точно.
— Отлично.
И все на этом.
Дин сделал погромче радио: «Lynyrd Skynyrd»[6] как раз исполняли один из проигрышей «Sweet Home Alabama». За последние полчаса песня играла уже дважды, но Дин все равно настраивал ее, заполняя тишину раскатами гитар и ударных. Сэм разыскал на полу сравнительно чистую салфетку и вытер рот, а салфетку скатал в шарик и выкинул в окно. За стеклом мелькали болотистые сосны и падуболистные дубы — густой лес. За деревьями тянулись мили заболоченных земель, прерываемые лишь случайным домом, речкой или холмами: тот же ландшафт бросил вызов солдатам Юга и Севера почти полторы сотни лет назад.
— Далеко еще?
— Тсс! Моя любимая часть, — на гитарном соло Дин сделал звук еще громче, потом отвлекся. — Прости, ты что-то сказал?
— Ты же в курсе, что мы не в Алабаме?
Дин пожал плечами:
— Ни один из участников «Skynyrd» там не родился. Но знаешь, где они записали эту песню?
— Сейчас угадаю… В Джорджии?
Через двадцать минут они прибыли на кладбище.
* * *
Полиция штата перекрыла ворота, чтобы удержать репортеров и добрую сотню зевак. Некоторые потрясали импровизированными плакатами «МАЛЬЧИК С КЛАДБИЩА, МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ!» и «ТОБИ, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ!». Минув толпу, Дин высунулся из окна и махнул удостоверением ФБР. Полицейский с выражением человека, давно и прочно замученного обязанностями, вялым жестом дал добро на проезд.
Сэм его не винил: вокруг творился натуральный зоопарк.
Кладбище представляло собой большой участок заболоченной земли, покрытый мхом и испещренный старыми надгробиями, многие из которых покосились либо вовсе упали, утопая в мягкой почве. С некоторых надгробий полностью стерлись имена, оставив девственно гладкий мрамор.
Дин припарковал Импалу под дубом, и братья вылезли из машины. Неважно сидящие костюмы от жары липли к телу. Винчестеры направились к полицейским автомобилям и людям в форме.
— Итак, — начал Дин. — Этот малыш, Мальчик-С-Кладбища…
— Тоби Гэмбл, — добавил Сэм.
— Четыре дня назад он пропал из дома…
— Точно.
— Никто не в курсе, что с ним.
— Насколько я знаю.
— А вчера утром…
Они остановились около усыпальницы, рядом с которой копы пили кофе. Большинство полицейских разглядывали накарябанные детским почерком прямо на камне темно-красные буквы: «ПАМАГИТЕ».
— Малыш не в ладах с грамотой, — заметил Дин.
— Ему только пять.
— Результат домашнего обучения, должно быть.
— Вот, — Сэм сверился с распечатками. — Его мать утверждает, что это его почерк.
— А кровь?
— Образец все еще в лаборатории.
— Получается, это все, что у нас есть?
— Это, — проговорил Сэм. — И вон то.
Он указал на холм, и Дин, окинув взглядом надгробия в западной части кладбища, охнул: все камни были исписаны теми же корявыми детскими буквами: «ПАМАГИТЕ, ПАМАГИТЕ, ПАМАГИТЕ, ПАМАГИТЕ…»
Дин покивал:
— Что тут скажешь, настойчивый паренек.
— Мать сказала, что в ночь исчезновения сына слышала в его комнате голоса.
— Что за голоса?
— Сейчас узнаем, — Сэм кивнул на светловолосую женщину, стоящую около полицейских.
Женщине было немного за двадцать, но худоба и изнеможение прибавляли ей еще столько же. Легко было представить, как она обслуживает столики субботним вечером, уносит подносы, уставленные пустыми бутылками, и терпит щипки пьяных посетителей, в то время как музыкальный автомат надрывается последним шедевром кантри.
Подойдя поближе, Сэм разглядел, что женщина мнет в руках и прижимает к груди какую-то голубую тряпочку. Через секунду он узнал в ней детскую футболку.
— Я просто хочу, чтобы он вернулся, — повторяла женщина хриплым от едва сдерживаемых эмоций голосом. — Я хочу, чтобы мой мальчик вернулся.
