Петрович прикрыл глаза и значительно покачал головой.
Для конспирации брали настоящего человека — тихую, мечтательную и ужасно застенчивую женщину Лилю.
Она с солнцем ложилась спать и с ним же вставала — прекрасно для таких ночных хищников, как Петрович с Борькой. И палатка у нее отдельная. Была тихая, как птичка, любила на дневках собирать грибы, ягоды, травы к чаю, но готовить Петрович ей не доверял, кто их, тихих, знает. Не ровен час — снотворное в котел, а проснешься в зоопарке или у кого-нибудь над камином, на полстены растянутый.
В их с Борей дела Лиля не лезла, на дневках часами гуляла в полях и лугах. Когда она возвращалась или просыпалась, они чувствовали и моментально обращались в человека.
— А все-таки жаль, что много людей на реке. Мне так долго времени нужно, чтобы в себя прийти, — не успокаивался рыбак.
Петрович снова стал человеком — седым и худощавым. Подошла Лиля и поздоровалась со старым рыбаком.
— Совсем перестал чувствовать, дорогой мой, — сокрушенно прошептал неандерталец Петровичу и отплыл восвояси.
Борька рыбалку не любил, потому гремел котелками и мисками, чего-то готовя. Петровичу было лениво лезть в дела готовки, потому он, спросив мастырки у деда, рыбачил верховодку и прислушивался к реке. Лиля, перестав быть тихой, упражнялась на дудочке, которую где-то раздобыла. Петрович подозревал жену, с которой Лиля дружила. Жена Петровича была музработником в бывшем доме пионеров и доступ к инструменту имела.
— Фью-фью, фью-фью-фью, — свистом помогал Петрович экзерсисам Лили, верховодка, понятное дело, от этого совсем не ловилась, но он рыбачил для конспирации, ему хотелось вынюхать, как далеко от них другие группы по реке.
Ночь грядет безлунная, хорошо бы полностью развоплотиться и побегать, — думал медведь Петрович.
Совсем стемнело, ужин был готов.
— Давайте на берегу поедим — предложил Боря.
— Ага, тоже хочет побегать, — замер Петрович и опять посмотрел вверх по реке.
— Даже если кто и поплывет, нас не увидят, — глядя вверх по течению сказала Лиля.
Петрович отвернулся и демонстративно зевнул. Борька веток в костер подкинул, Лиля залезла в палатку и продолжила тренировку — фью-фью, фью-фью-фью…
Владимир Петрович и Борька расслабились: вот уже час, как они выпивали и закусывали, костер дымился, грея чай. Расслабон был полный: Петрович оброс шерстью, выставив лапы к костру, Борька, лежа на боку, стучал хвостом о каремат, их уже не смущал свист дудочки из палатки. По реке пошел плеск весел и пение.
— О! пионеры поплыли, — Борька сказал.
— Совсем охренели, в ночи плавать, — бурчал Владимир Петрович.
— Ничего, сейчас за поворот заплывут и тю-тю, — успокоительно протявкал Борис.
— Эй, хозяин, мы к вам! — заорали с флагманской лодки.
— Фигули на рогули, — пробурчал Боря и потрусил за палатку в человека воплощаться.
Петрович расстроился — не то слово, зыркал на природу, на реку, всю в резиновых лодках, на палатку со свистящей Лилей.
— Ну щас я им! — свистел на молодежь Петрович.
Флагманская лодка подъехала к берегу, из нее вылез совсем молодой человек, улыбнулся дружелюбно и, сказав Петровичу: «Здрасьте, дядя», — бросился наверх, к ним в лагерь.
Владимир Петрович охренел малость и за ним двинулся.
Парень стоял у Лилиной палатки и перебирал копытами.
— Ага, кентаврос! Тебя еще не хватало, дурило ты парнокопытное, — прям ему врубил Петрович.
— Меня Федя зовут, — радостный кентавр тянул ему руку для пожатия. Так здорово! Вы! Мы! Музыка сбора!
— Ты, Федя, чего в таком виде гуляешь, а кроме грибов собирать мы ничего не собирались, — хрипел от злости Петрович.
— Да ну, — отмахнулся Федя, — никого ж нет вокруг.
— А можно рядом с Вами нашим лагерем стать? — попросил Федя.
— У вас тут берег высокий, луг заливной, музыка, свои…
Пока Петрович думал, что ему сказать: «Где ты тут своих увидел, скакун?» Или: «Можно-можно, только стань человеком, тут же кругом…»
Сзади послышался еще топот, Петрович увидел еще табунок Фединых приятелей, которые ржали и топотали.
— Быстро пришвартовались, — злился Петрович.
Боря тоже решил приструнить молодежь, а заодно и выпендриться, посему вышел во всей красе — огромным седым псом. Эффект удался, молодежь притихла.
— О! С нами в прошлом году тоже двое таких ходило, — кентавр махнул головой в сторону Бори. — Правда, они были поменьше, — добавил он.
— Мы без людей идем, — моргнул глазками кентавр, пытаясь успокоить Петровича.
— А мы с людьми, — значительно произнес Владимир Петрович, поэтому не расслабляемся, как некоторые.
— А как же! А где же! — затопотал человеколошадь.
— Не вижу! — топотал Федя дальше.
Клапан Лилиной палатки заерзал.
— Прячьтесь! — зашипел Владимир Петрович.
Федя непонимающе глянул на Петровича, но в тень скакнул, Борька нырнул в их общую палатку, один нерасслабленный и очеловеченный Петрович топорщился над лагерем. Он ждал, когда неуклюжая Лиля вывалится из палатки.
Надо ее заболтать, чтобы у этих парнокопытных время было убраться — соображал Петрович тему для разговора.
Молния расстегнулась, и из палатки вместо Лили вывалилось огромное двухметровое существо.
— Ой, мамочки! А Лиля где? — хренел Петрович.
— Владимир Петрович, вы не против, если я немного поиграю, — сказало существо плавным, Лилиным голосом.
— В смысле? — отупевал Петрович.
— На дудочке у костра поиграю, хорошо? — нависало существо над Петровичем, — Темнота вон какая.
— Лилька это чо, ты что ли? — задрав глаза, разглядывал древнюю морду Владимир Петрович.
— Я, если вы не против. Вы же с Борей тоже… и молодые люди…рыбаки опять же..
— А рыбаки что? — Петрович насторожился.
— Тритоны они, помните, лица у них отвислые были, — ответило существо по имени Лиля.
— Безобразие! — гаркнул очумело Петрович.
— Вы как в старые времена! Как будто ничего не было! И людей больше нет! И конспирации тоже нет! — громыхал он.
— Медведь Володя, окститесь! — воззвала бывшая Лиля.
— Ладно, чего-то шалею я от этого похода! Порядок на реке. Всем расслабиться! — скомандовал Медведь Владимир Петрович.
Затопотали молодые кентавры, ставя палатки, заплескались возле мыска тритоны, складывая удочки, большая седая собака вынырнула из темноты с охапкой дров и бросила их в огонь.
Огромный козлоногий Пан Лиля возле костра играл на дудке.
Медведь Петрович, развалившись на бревне у костра, с завистью наблюдал пана.
