— Живыми людьми нельзя пользоваться.
Разумеется, нельзя. С живыми людьми вообще нельзя поступать, как тебе угодно, нельзя навязывать свои желания, потому что иначе любовь повернется горькой болью, сжигающей сердце, а чудо станет отчаянием.
Ну и что, что она не стала обманывать его. Все равно, она добавила к его ноше еще груза. Как бы часто он не объявлял смертный приговор — он, совершенно определенно, не привык к этому, это было видно по его лицу. Так почему Лена так легко забыла? Забыла, тогда как ее саму нагружали без меры… и пора бы уже знать, что это такое — быть орудием в чужих руках, пусть даже и добрых.
10. Из мемуаров черного магаКак же это тяжело — умирать. Лежать на холодном снегу — всегда только снегу — и чтобы кровь вытекала из жил. Как же это тяжело — держать в стынущих пальцах мертвую голову той, кого любишь, и понимать, что мир — полная и пустая бессмыслица, в которой нет ни борьбы, ничего. Жизнь не стоит того, чтобы ей дорожить. Почему в этой комнате паутина на стенах? Потому что в ней никто не живет. Почему эта женщина играет на пианино? Потому, что не может иначе. Что ей делать? Мертвые звуки падают в пустоту, где ничего не было.
Моя кровь пропитывает паркет. Все правильно. Это ведь бывшее дерево. Кто его знает, если на него прольется достаточно живительной влаги, он, может, оживет. Но почему так тяжело кругом? Почему пустой круговорот бесконечных дней видится впереди, как будто я не умираю здесь, за спиной у Ольги, которая не обращает на меня внимания?..
У меня не так же много желаний было в жизни. Все, чего я хотел последнее время, — получить эту девушку полностью, чтобы она была до конца моя. Я поддался безумной надежде и, как всякий безумец, заплатил за это тем, что потерял какое-либо основание для дальнейшей жизни. Все, что было, — все рассыпалось под пальцами.
Но в моих жилах — сила воли. В моих жилах плод страданий моих предков. Значит ли это, что я сдамся так легко?
— Умираешь? — спросила Ольга, не прерывая игры. Короткие резкие звуки ее слов ритмом прибоя пульсировали в моей голове.
— Возможно, — с трудом проговорил я. — Я… вытащил копье…
— Дурак, — холодно произнесла она. — Оно бы не причинило тебе вреда. Симарглы убивать как следуют не умеют, хоть и тешат себя надеждой, что делают это лучше других.
— Почему ты бросила меня?.. — задал я вопрос, который задавал каждый раз в снах. Я ведь умел вызывать правильные сны. И она умела тоже. Но никогда не уходила от меня, встречалась лицом к лицу. Или спина к спине, как сейчас.
— А почему ты сделался таким, какой ты есть? В этот последний час ты мне солжешь? — нет, она не повернулась, но я словно бы мог видеть ее глаза: серые, прозрачные до самого дна. В Ольге никогда не было ни капли загадки.
— Я выживу… — сказал я.
— Зачем? — холодно спросила Ольга. — О нет, я бы первая сказала тебе «живи»… если от этого была бы польза. Зачем на свете может существовать такой человек как ты?
— Чтобы вернуть ее, — кажется, я бредил. — Я верну ее, во что бы то ни стало…
— Ну-ну…
Звуки пианино пропали. Стук отодвигаемого стула. Шорох раздвигаемых штор. Стук оконной рамы. И свежий ветер, ворвавшийся в комнату.
— Зачем она тебе? — в реве ветра я слышал ее слова. — Зачем?
— Ты знаешь, каково это… — я шептал, может быть даже, мои губы шевелились совершенно бесшумно, но мне это было все равно. — Ты знаешь… каково это… когда никто не смотрит на тебя?.. Когда никто не видит тебя?.. Смотрит, и не видит… Или видит не то, что надо?..
Мир был сумрачен и напоен тенями, но это его нормальное состояние. Я знал теперь, что выживу… я с самого начала это знал. Я не могу умереть, пока у меня есть шанс сделать так, чтобы Лена снова посмотрела на меня… Пусть увидит меня! Хотя бы один только раз…
Ветер подхватил меня, отодрал от высохшей лужи крови на полу, и понес, легкого и невесомого, в свинцово серое небо над городом. Улетая, я успел увидеть лицо Ольги — увидеть по-настоящему. Ее мягкие губы произнесли:
— Это не любовь… Любовь — это совсем другое.
И Лена сказала из пустоты: «Любовь — это еще не все».
11.Когда я открываю дверь, в моей квартире всегда пустота. Не знаю, как это назвать еще. Это ведь не одиночество — я вовсе не чувствую себя одиноким. Это не холод: у нас центральное отопление, и до самого мая батареи работают едва ли не в режиме ядерного реактора. Это не темнота: как я уже сказал, у нас очень светло.
Не знаю, почему я вновь и вновь возвращаюсь к этой теме. Пустота. Да, она ждет. Когда дойдешь до предела, когда сломаешь мозги, размышляя, к тебе порой приходит ослепительное понимание того, что это такое есть. Но увы — как любым озарением, этим нельзя поделиться. Может быть, вам будет достаточно просто прислушаться к тишине, чтобы вы поняли меня?..
Так или иначе, сегодня я не просто понял, но и даже смог определить словами, что оно такое. А помогла мне Лена.
Лена — эта та пациентка, о которой я писал вчера. Бледная девочка с разноцветными глазами. Сегодня, полдесятого вечера, она позвонила мне в дверь.
Я открыл. Она стояла на пороге, слегка порозовевшая от смущения, что очень ей шло и делало, по крайней мере, похожей на живого человека. Вчера она запомнилась мне не в последнюю очередь именно почти неестественной, почти призрачной бледностью.
— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Вы помните меня? Меня зовут Лена.
Я был крайне удивлен, причем неприятно. Ничего хорошего от визита больных на дом ждать не приходится… а что плохо вдвойне, где-то она достала мой адрес. Где, интересно? Неужели медсестры дали?
— Что вам нужно? — спросил я ее, стараясь не пустить в голос резкость. Я помнил, чем она зацепила меня: у нее был смертельный диагноз, а она держалась не то что хорошо… она держалась странно, как держаться в романах, но не в реальной жизни. Однако, как бы то ни было, рак есть рак. Боль настоящая, с ней не шутят.
— Я просто хотела сказать вам, что за меня не надо переживать, — улыбнулась Лена. — Я умерла позавчера, у подъезда своего дома. Сегодня меня похоронили. Если хотите, можете съездить на кладбище, посмотреть на могилу. На вас нет вины еще за одну смерть.
Почему-то у меня даже мысли вызвать скорую не возникло. Может быть, потому, что Лена опять говорила не как в жизни, а словно повторяла отрепетированную роль. А еще потому, что мне очень хотелось верить той части ее фразы… «на вас нет вины еще за одну смерть».
— Заходите, — сказал я. — Выпьем чаю, поговорим.
Я впустил ее, тщательно запер обе входных двери (в том числе и на цепочку), провел Лену сразу в кухню — в мою светлую кухню, залитую ослепительным светом яркой люстры под потолком, и оставил там, на фоне темного окна и белой пластмассы стола и шкафов. Бледная, разноглазая девочка в зеленом свитере, тонкая и темная, как мазок самой маленькой кисточкой…
Сам я только на секунду завернул в ванную — там у нас в шкафчике стоял пузырек с валерьянкой.
Когда я вернулся в кухню, никого уже не было. Только на столе лежал листок из блокнота, где крупным, чуть корявым почерком было размашисто начертано: «Я же сказала, что не надолго!»
Вот и все.
Я не знаю, кто она и что ей было надо. Призрак? Видение? Мой бред? Необыкновенно талантливая сумасшедшая иллюзионистка?..
Некоторое время я стоял так в коридоре, потом встряхнул головой и быстренько проверил входную дверь (заперта на цепочку), заглянул во все комнаты. Даже под маминым столом проверил, и, естественно, никого не нашел. Так меня и застал Вадим, вернувшись откуда там он собирался возвращаться: сидящим за столом с отсутствующим видом.
— Что случилось, старик? — спросил брат слегка встревожено.
— Ничего, — ответил я. — Совсем ничего.
Меня подмывало сказать что-то вроде: «Ко мне приходило привидение». Я знал, что тогда Вадик первым делом поинтересуется: «Красивое, или нет?» А вот что отвечу — не знал. Пожалуй, все-таки нет. Но вселяющее надежду.
Вместо этого я спросил:
— Где ты был?
— На похоронах, — ответил Вадик с понятной мрачностью в голосе. — У Кати сестра умерла.
— Кати? Какой Кати?
— Я вас познакомлю. Она завтра к нам зайдет, за книжкой. Я вафель испеку. Ты крем с утра не сделаешь? У тебя вроде завтра выходной.
— Да.
Вадим удовлетворился моим ответом и отправился куда-то — должно быть, мыть руки и ужинать. Я никуда не двинулся. Мною овладели странные апатия и усталость. Мне все было все равно — даже то, что завтра действительно выходной, и не надо никуда спешить, и пациентов я своих не увижу… совсем не увижу. И вообще людей можно не видеть. И можно думать о пустоте… Просто не спеша думать о пустоте, что заволакивает мысли. О пустоте, что ждет за каждой дверью. О пустоте, что неминуемо дождется.
