– Ну и придурок! – ни с того ни с сего выругался мой собеседник.
Письмо с того света
Мачон не возвращался. Я не знал точного времени суток. По ощущениям девятый тур кастинга давно уже должен был начаться. Саби беспокойно поглядывал на дорогу, убегающую в необозримую даль, и ждал своего господина. Что будет, если Мачон не вернется? Внезапно мне стало страшно. Что, если все на этом остановится? Не состоятся ни девятый, ни десятый тур, а путники останутся здесь наедине с мучительными страданиями, претерпевая кошмарные изменения во внешности. Я содрогнулся от ужаса и пожалел о том, что не видел причин для возвращения домой, кроме избавления от холода.
Первым забеспокоился очкарик Мёнсик:
– Почему не начинают девятый тур? Кажется, уже давно пора.
– Да какая разница, начнется или не начнется? Все равно все провалятся. – Пижон вновь яростно тер часы подолом рубашки.
– Смотрю я на тебя и с каждым разом убеждаюсь: до чего же ты примитивный! Странно, что не проводится отбор, но странно и то, что все еще нет Мачона. В такой ситуации закономерно должны возникнуть подозрения, что как-то все идет не так. Если ты не способен даже на такие умозаключения, это доказывает, что ты жил, вообще ни о чем не думая.
– От бесполезных мыслей только голова болит.
– И какие же душевные муки заставили такого примитивного человека выбрать смерть?
– Ну а вы, уважаемый Хван Мёнсик, небось умерли из-за своего вспыльчивого характера? Что вы, что я, мы ведь умерли не из-за душевных мук, связанных с проблемами вселенского масштаба? Так что нечего выпендриваться. Кстати, наша барышня Аналитик, кажется, именно тебя назвала примитивным человеком. Так что не вздумайте использовать это слово по отношению ко мне!
– Эй, я тебя просил не называть меня по имени! Я что, гожусь тебе в друзья? У нас с тобой разница в двадцать лет, щенок несчастный. Ужас как неприятно с тобой общаться!
– А чем вы недовольны? Я вполне вежливо с вами говорю.
Очкарик и Пижон снова сцепились. Внезапно мне вспомнились слова Мачона о людях, которым категорически нельзя пересекаться в жизни. Может быть, стоило оградить Очкарика от встречи с Пижоном? Мне это показалось обоснованным. Нельзя же ссориться так фанатично, как эти двое, при всяком удобном случае. Мачон все не возвращался, и так было неспокойно на душе, а тут еще эти ссоры.
– Нужно было обязательно оставить фанатам последнее письмо. – Дохи снова взялась за свое. Не понимаю, зачем она меня так методично достает? Если спросишь ее, все равно ведь не расскажет, мол, это секрет. Казалось, что весь мир задался целью вывести меня из душевного равновесия.
– Я говорю, нужно было написать последнее письмо. Последнее.
– Да что за письмо такое? Ты о нем все уши прожужжала.
Я решил ни в коем случае не спрашивать, но не сдержался, услышав слово «последнее». Очень грустное слово. Оно означает, что все когда-нибудь заканчивается. Что нужно попрощаться с бесчисленными приятными и неприятными воспоминаниями. Конечно, Дохи сама сделала выбор, но для каждого его последнее будет неизбежно грустным.
– Неужели это правда, что я не смогу вернуться в мир, в котором жила? – вдруг задала она глупый вопрос.
– Конечно, не сможешь.
– Зря, зря… Зря я умерла. Я так сожалею. Если бы я написала письмо, не мучилась бы такими сожалениями. – Дохи с силой прикусила нижнюю губу.
– Что за письмо?
Дохи смахнула челку, падающую на лоб. На нем отчетливо виднелись синие пятна.
– Я спрашиваю, что за письмо.
– С просьбой перестать ненавидеть меня.
У меня не было слов. Я почему-то думал, что письмо имеет очень важное содержание, и, честно говоря, был порядком разочарован ее словами. Какая к черту разница, любят тебя или нет, когда ты уже умерла?
– Чтобы ни в коем случае не вздумали ненавидеть меня, – с нажимом, чуть ли не по слогам произнесла Дохи.
– Это неважно. Ты уже умерла и постепенно исчезнешь из памяти людей.
– Исчезну из памяти? Быть такого не может! – Нахмурилась Дохи.
Как раз-таки может. Когда умерла наша бабушка, тетя билась в истерике и грозилась последовать за ней. Все смотрели на нее и плакали. Тетя в пятьдесят с лишним лет была незамужней и жила вдвоем с бабушкой. Можно было представить себе ее печаль и боль утраты, когда та ушла, оставив ее одну. Тогда мама сказала тете, что время лечит и постепенно боль забудется. Тетя не сдержалась и вцепилась в волосы матери с криком: «Как ты смеешь говорить о времени, оскорбляя мою привязанность к бабуле?» Я чуть не умер от стыда, когда тетя и мать, одетые в черную траурную одежду, дрались прямо при многочисленных гостях. В то время мне казалось, что мама неправа. Ведь отношения тети и бабушки были такими трогательными. Они несли друг другу все вкусняшки, которые им доводилось попробовать в одиночку. Но не прошло и года после смерти бабушки, как тетя выглядела так, словно совсем забыла про нее. Слова моей мамы о том, что время лечит, оказались правдой.
– Ты имеешь в виду, что мои фанаты забудут про меня?
– Да, время сделает так.
– Быть такого не может. – Снова уперлась Дохи.
– К сожалению, такова жизнь, я сам убедился в этом.
Дохи часто задышала. Я только сейчас заметил, что в центре синяков ее кожа покрылась мелкой сеткой морщин. У меня вырвался непроизвольный стон.
– Больше всего на свете я боюсь, что меня забудут. Именно поэтому каждый день жила так, будто шла по тонкому льду, из боязни, что меня могут забыть. Что толпы фанатов, сходящих по мне с ума, резко отвернутся от меня или невзлюбят… Я постоянно боялась.
Ну и ну, как можно иметь такой характер? Переживать из-за проблем, которые еще не возникли, и бояться их заранее. Мне всегда казалось, что Дохи будет пользоваться популярностью сто лет и даже чуть больше.
– Мне было так страшно, когда всплыла проблема с текстами моих песен и с Кым Чжонхо и меня стали называть предательницей.
На миг я почувствовал укол совести. А вдруг она имеет в виду мой пост?
– Как быть, если все отвернутся от меня? Я не могла спать. И даже есть не могла.
Ой, вот артистка.
Мне отлично запомнился тот период времени. Дохи ходила в школу с гордо поднятой головой и как ни в чем не бывало каждый день выкладывала в «Инстаграм» счастливые фото.
– В какой-то миг, независимо от моего желания, я оказалась на самой вершине. Меня называли гениальной рэпершей, а квартира ломилась от подарков. Все меня обожали и восхищались. Знаешь, как это страшно – быть на вершине?
– Нет, не знаю.
Я понятия не имел о вершине, поскольку никогда там не был.
– Дорогие фанаты, я хочу запомнить только вашу любовь. А вы запомните только мои достоинства. Прошу вас, не надо ненавидеть меня, – нараспев, словно декламируя стихи, произнесла Дохи.
– Выходит, ты заслужила ненависть. Что ты натворила, раз нужно так умолять об этом? – пробормотал я, вызвав ее злобный взгляд.
И сразу же пожалел о сказанном. Надо было просто молча выслушать ее. Хотя какое это имеет значение сейчас?
Дохи умерла. Все связи с миром живых прерваны, и вернуться невозможно ни при каких обстоятельствах. Даже если она будет сожалеть, что не написала напоследок письмо, что ее невзлюбят фанаты – все это бесполезно. От досады я закусил губу. Эх, зря сболтнул лишнего.
Меня грызло чувство вины. Было неловко оставаться рядом с ней, поэтому я побродил некоторое время и там и сям и вернулся обратно.
– Говорят, ты можешь вернуться в мир живых. Это правда?
Не знаю, что произошло, пока меня не было, но она не могла скрыть своего волнения.
– Кто тебе сказал?
Ну конечно, наш Интриган, кто же еще?
– Неважно, кто сказал. Это правда? Выполни мою просьбу. Я дам тебе пароль, когда вернешься, выложи от моего имени письмо в фан-клубе.
Я был так ошарашен, что потерял дар речи. Хорошо, я войду по ее паролю в медиапространство фан-клуба и выложу письмо. Если появится письмо от имени покойной Дохи, сначала начнется переполох, подумают, что это дело рук призрака. Потом появятся подозрения и предположения, кто бы мог это сделать. В крайнем случае могут подключиться полицейские из отдела киберпреступлений. А меня обвинят в похищении пароля умершего человека и распространении странной информации от его имени.
