Его губы скользят по моему телу, и я еще раз пытаюсь оттолкнуть его. Он хватает меня за запястья и довольно сильно до боли сжимает. Мне кажется, что ещё миг, и мои косточки хрустнут. Ему их сломать, словно спичку переломить.
Муж произносит, глядя мне в глаза:
— Ты же не хочешь, чтобы я их сломал? Заживать будут долго и болезненно, поверь!
Он пристально смотрит мне в глаза.
Конечно, я не хочу, поэтому отрицательно мотаю головой.
— Тогда прекрати.
А что мне еще остается?
Он отпускает мои руки и на моей нежной коже остаются чёткие отпечатки его пальцев.
Я жду опять от него грубости, поэтому зажимаюсь и затравленно смотрю на него. Но он опять не оправдывает мои ожидания.
Его шелковая рубашка, переливаясь в свете свечей летит на пол. Он наклоняется и невесомо целует меня в шею. Его губы мягкие и нежные. Но это все равно насилие. На этот раз я уже не чувствую ничего, кроме желая, чтобы он остановился. Его поцелуи жгут как каленое железо. Я сжимаю губы, чтобы не заорать:
— Не трогай меня!
Я невольно вцепляюсь в его плечи, но он тут же поднимает на меня глаза, в которых по радужке пробегает огонь, как предупреждение. В моей голове снова мутнеет от страха. Вот так просто он может любую уложить в постель, заставив боятся до смерти. Ему совсем не важны чужие чувства.
Он едва касается губами моей груди и опускается ниже. К страху присоединяется волна стыда, которая накрывает меня, когда он целует мой живот. Он слишком близко к запретному месту. И хотя его дыхание частое и тяжелое, в его глазах мелькает веселье. Словно его забавляет моя реакция. Я же не вижу в этом ничего смешного.
Я чувствую, как мне в бедро упирается что-то твердое, а когда понимаю, то меня накрывает новая удушливая волна, и я закрываю глаза. Я не хочу это видеть!
Я чувствую, как он касается губами моих коленей, потом раздвигает мои ноги, легко преодолевая мое яростное сопротивление. Его губы прокладывают цепочку из поцелуев по внутренней стороне бедра, и я нервно выдыхаю.
— Такая хрупкая и чистая, — неожиданно выдает он. — Жаль, что все так получилось.
Я хочу спросить, что именно получилось? Что я стала его Истинной? Или что испортила ожерелье Марики? Уже столько всего случилось, что я не понимаю, о чем именно он говорит. Но тут он резко входит. Я забываю о его словах, стараясь ни о чем не думать.
Берет напористо и жестко. Вбивается так сильно, словно хочет проткнуть насквозь, при этом нежно целует где-то за ушком. Пусть оставит эти нежности Марике! Я просто жду, когда это закончится. Тело словно онемело. Он тут же кончает с тихим рыком, словно настоящий лев.
Он ни минуты не задерживается во мне. Встает, быстро одевается и стремительно идет к дверям. Уже у выхода замирает на секунду и не оборачиваясь произносит:
— На ужин ты опоздала, поэтому еду тебе принесут сюда.
Глава 29
Надо же какая любезность с его стороны! Опоздала? Он хотел сказать: «Из-за того, что я запер тебя в темнице, а потом насиловал, ты опоздала на ужин». Но у меня нет даже желания говорить. Я так устала.
Марика не остановится: она меня точно убьёт. Сможет найти момент, и Карла рядом не будет.
Я с трудом встаю с кровати. Тело ватное, ноги дрожат. Поднимаю с пола ночную рубашку и надеваю на себя. Скоро ужин принесут: не хватало мне ещё и перед слугой в голом виде предстать.
Я сажусь в кресло и жду. Руки, как плети бессильно свисают с подлокотников, голова так и норовит упасть вниз, а глаза закрыться.
Но есть, действительно, хочется, аж желудок урчит.
Служанка стучит в дверь, и открывает только после моей фразы:
— Входи.
Хотя бы слуги ко мне не ломятся, так же бесцеремонно как Ролдэн.
Служанка заходит с подносом и ставит еду на стол, незаметно косясь на отметины от пальцев Ролдэна моих запястьях. Но это не её дело. Я киваю, показывая, что ей пора, и она выходит.
Комнату заполняет аппетитный запах мяса и картошки. Я в нетерпении хватаю вилку и замечаю, что красные пятна на запястьях начинают синеть. Такова моя плата за общение с мужем сегодня.
Еда, действительно, вкусная. Я ем быстро и умудряюсь даже пару раз поперхнуться. У меня в голове созрел кое-какой план. Завтра я схожу в библиотеку. Она должна быть в замке.
И тут мой взгляд падает на воздушное белое пирожное на тарелочке. Оно чем-то напоминает мое свадебное платье. Мне почему-то кажется, что его специально поставил на поднос Ролдэн. Неужели испытывает, наконец, чувство вины за то, как ко мне относился?
Но тут я слышу в коридоре голос Марики, и понимаю, что всё еще слишком наивная и до сих пор верю чудеса. Я намеренно тыкаю вилкой в середину хрупкого безе, и оно с хрустом ломается на части, как моя жизнь.
Я ложусь спать. И мне снится мама и Софи. Они утешают меня и гладят по голове и по щекам.
Когда я просыпаюсь, то понимаю, что кто-то, наверное, служанка открыла окно, и теперь тонкая штора колышется так сильно, что касается моего лица. Я в этом замке настолько одинока, что даже приняла штору за близкого человека.
Я встаю. Странно, но синяков на запястьях нет. Я подхожу к окну и разглядываю кожу при дневном свете. Ничего нет, словно и не было. Явно Ролдэн кого-то прислал их убрать. Мага? Лекаря? Не комната, а проходной двор! Муж явно не хочет, чтобы я синяками отсвечивала перед всем двором.
Я умываюсь в небольшой ванной. Я не сразу поняла, куда ведет маленькая дверь в моей комнате, но за ней оказалась крохотная ванная комната с раковиной и миниатюрной ванной.
Я почему-то уверена, что у Марики шикарная ванная комната с роскошной ванной. Ну что поделать. Вряд ли меня переселят в лучшее место.
Завтрак уже стоит на прежнем месте на столике. Меня точно не хотят видеть за общим столом. Но я не расстраиваюсь. Лучше есть в спокойной обстановке, тем более что настроение у меня чудесное и нет желания, чтобы его кто-то испортил своим кислым видом, который часто бывает у Адоры за столом.
За окном поют птицы. Ветерок несет в комнату запахи цветов. Я съедаю завтрак, надеваю очередное платье, надеясь, что хоть это не пострадает сегодня.
Мне никто не стучит в дверь, значит никаких событий сегодня не предвидится. Я решаю самостоятельно найти библиотеку.
Сначала я выглядываю в коридор и только убедившись, что там никого нет выхожу. Я иду по длинным бесконечным коридорам, спускаюсь по витым лестницам, прохожу залы, в которых слуги моют полы и вытирают пыль.
Я не решаюсь ни у кого спросить, где же библиотека. Слуги меня игнорируют, ведь никто им не дал указание относится ко мне так же, как к Адоре. Да и всем видно отношение Ролдэна ко мне. Они же не слепые. Я даже пару раз слышу, как они перешёптываются на моей спиной.
Один говорит:
— А она точно Истинная? Уж больно плохо господин к ней относится. Господин Дайого ведет себя со своей Истинной совсем по-другому.
— Мне даже, кажется, он её ненавидит, — отвечает другой.
И последний, пожалуй, прав. Ролдэн меня ненавидит, хотя я и не понимаю за что.
Я ускоряю шаг, чтобы не слышать такие разговоры.
Библиотека оказывается в другом конце замка. Я внезапно натыкаюсь на открытые двери, из которых тянет запахом пыли и старой бумаги. И еще неизменная табличка висит рядом на стене: «Книги не выносить». У нас дома висела такая же. Но кому это мешало таскать книги из библиотеки?
Я улыбаюсь своим воспоминаниям.
Я вхожу и удивленно задираю голову. Все помещение заставлено четырехметровыми стеллажами. Корешки книг, кажется, уходят рядами в бесконечность.
Дома у нас библиотека занимала довольно скромную комнату. А еще в ней мы учились, так что она одновременно была и классом. Не сказать, чтобы я любила читать, я больше любила фантазировать и хулиганить, но всё же наша гувернантка что-то смогла вбить в мою голову.
Свет в библиотеку льется через гигантские окна, и его лучи падают на светло-коричневые столы и довольно простые жесткие стулья.
