Все меня прекрасно поняли! Такое объяснение вмиг сняло всякую напряжённость и даже Мусоргский, преодолев тотальное отвращение ко всякой пище, «пропустил» пару ложек овсянки. Эта каша считалась блюдом аристократов и составляла основу сегодняшнего праздничного меню.
Добрыня Никитич садиться не стал, получив свою порцию «сухим пайком», он отправился восвояси.
— Куда именно он пошёл? — спросил я Алконост.
— В «Бутылку» разумеется, — ответила она. — Теперь у него одна дорога!
Надо отдать им должное, охранники почувствовали неловкость, возникшую за столом с той минуты, как они за ним оказались и попытались сократить своё пребывание до минимума. Тем более, еда совсем скоро закончилась. По пути парни забрали с собою Ленина. Понятно, что так просто вождь уйти не мог!
— Запомните, товарищи, — взобравшись с ногами на стул, обратился он к обедающим пролетариям и кое-кому в цилиндре, — В половой жизни проявляется не только данное природой, но и привнесённое культурой!
Оставшись вдвоём, мы некоторое время молчали, поражённые мыслью, как быстро Общий Стол формирует Общий Вкус и теперь-то уж точно не стоит заморачиваться по поводу всяких там кухонных изысков, был бы, как говориться, аппетит!
— Это, по-вашему, правильно? — не сдержался я, совершенно уверенный в схожести наших мыслей.
— Не сомневаюсь, — сказала Алконост, как мне показалось — вполне искренне. — Смотрите — вчера Феликс Эдмундович Фрейд попросил у меня нож и вилку! Вы представляете, до чего дошло? Или вот, к примеру, Степан Разин. В совершенно непозволительной манере потребовал расписной чёлн! Это, с какого такого бодуна, простите? Уже в который раз ему уже образцово-наказательно, под корень, отрубают голову, а он всё туда же! Не кошмар? Нет, что бы вы там не говорили, Общий Стол назрел реально!
Я поискал глазами атамана, он сидел рядом с сёстрами-синявками и, как ни в чём не бывало, травил анекдоты один за другим. Предстоящая казнь, казалось, волновала его куда меньше, чем экзистенциальное одиночество великих княжон. Неподалёку от девушек я заметил грустного лохматого паренька, мечтательно смотрящего не в тарелку, а в потолок. Слегка поднапрягшись, я вспомнил, с какой прытью убегал он от вил и топоров!
А ещё я вспомнил про завтрак, во время которого она подсунула мне таблетку. Но странно — говорить об этом совершенно расхотелось и даже более того, я подумал, а может это и хорошо, что она обо мне так заботится?
— А что это за история с Христоформ Колумбом? Они его догнали?
— Вот, кстати, тоже… — Алконост ничего не ела и не пила, для меня загадка, почему она вообще осталась за столом. — Жил себе человек, вёл на радио по субботам «Туристический вестник». Семён Дежнёв, может, слыхали?
— Ещё бы, — сказал я. — Не думал, что он такой молодой!
— Да какая разница, — возразила Алконост на полном серьёзе. — По радио всё равно ничего не видно! Короче, мало ему Очевидного-Невероятного, стал придумывать какие-то иные земли! Сначала Ликино-Дулёво, потом Курово-Александровское, а потом и вовсе какие-то неведомые острова Ратманова и Крузенштерна! Но это ладно, это бы ещё куда ни шло! Но ведь он дальше пошёл — я, говорит, Христофор Колумб, призываю всех под мои паруса, завтра же отправляемся в Новый Свет! Дальше, вполне естественно, первопроходец перешёл на иностранную речь!
— Так вот вы откуда знаете португальский! — восхищённо сказал я.
— А что делать? Пришлось выучить. Вместе с испанским и итальянским! Я же всё-таки Алконост, а не попугай! — Она придвинулась ко мне поближе. — Да не волнуйтесь вы так, укол, который ему поставили совершенно безвредный. Как и тот препарат, за который вы на меня обиделись. Обиделись ведь?
— Да ну ладно… — отмахнулся я. — Вы лучше скажите, с ним то что?
— С Колумбом? А ничего. На какое-то время ему придётся забыть об этих красивых сказках для взрослых! Поверьте, это в его же интересах!
Она поднялась и, как-то неловко, боком, выбралась из-за стола.
— Вечер ожидается тёплый, но дождливый, — сообщила Алла Константиновна присутствующим. — Поэтому всем будут предложены непромокаемые слюнявчики, да ещё и с кармашком, так что не волнуйтесь, жизнь прекрасна и удивительна!
— А подарки будут? — спросил Есенин. — А то пишешь, пишешь, а вся слава Роберту Рождественскому!
— Правильно говорите, Сергей Александрович, — поддержал его Степан Разин. — Вот ведь родина, сука, печёшься о ней, плаваешь из-за острова на стрежень: туда-сода, туда-сюда, а она тебе за это — топором по башке!
Атаману ответили дружным гулом и аплодисментами. Пламенным сердцем поэта почувствовав всеобщее возбуждение, Есенин в присущей ему манере, высказался по существу:
Я люблю родину, я очень люблю родину!
Хоть есть в ней ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминанием детства,
Апрельских вечеров мне сниться хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
И снова гул одобрения и свист!
— Подарки будут, — запоздало ответила Алконост, — это я вам обещаю!
Обед заканчивался, люди покидали свои места и, не торопясь, выходили на крыльцо, откуда им на смену спешили голодные музыканты, с радостью готовые поменять трубы и смычки на ложки и вилки.
Оказавшись на улице, я сразу же обратил внимание на звенящую тишину, столь нехарактерную для обеденного часа. С другой стороны, я прекрасно видел, как люди, находящиеся от меня на расстояние вытянутой руки, о чём-то переговариваются, хлопоча лицом и активно жестикулируя! Такое впечатление, будто слова, вылетающие из уст говорящих, тут же попадают в некий фильтр, где и остаются до лучших времён! Это касалось всего, что я видел, всего того, что обычно рычит, жужжит, чирикает и мяукает!
Оставалось лишь понять, кто именно установил этот фильтр? И только, столкнувшись носом с бравым дирижёром, по мановению волшебной палочки которого обедающая братия погрузилась в мир божественной гармонии, я, наконец, понял — откуда эта тишина! Можно было сказать просто — что мир оглох! Он обескураженно замолчал и разинул рот — настолько сильным оказалось его впечатление от улётных трелей и форшлагов! Употребляя выражение «божественная гармония» мы, вероятнее всего, имеем ввиду, как раз нечто подобное: эталон звука, явленный миру посредством Великого Искусства, на какое-то время лишает любой пшик, пук или хрюк самой возможности его существования!
И вот, что интересно: только что я начинал ко всему этому привыкать и даже получать некоторое удовольствие, как чей-то скрипучий, словно несмазанная дверь, голос, быстро вернул меня в суровую неразборчивую реальность!
— Сыграем?
Это был Семён Семёныч, помните того юркого малого из Консилиума, что так привязался к мячу? Он и теперь был с мячом. Юркий бросал его то вверх, то вниз. То влево, то вправо. Получалось довольно лихо! Настолько лихо, что хотелось плюнуть на все эти парады, награды и казни и немедленно в чём был: в галифе, тужурке и скрипящих сапогах, пойти играть с юрким в мяч!
Вы не поверите — я так и сделал!
Семён Семёныч, чётко и чутко уловив мой настрой, опустил мяч на землю и послал мне точный пас! После моего приёма, он быстро отбежал назад и характерным знаком попросил меня сделать то же самое! И пошла игра по закоулочкам!
Передавая друг другу мяч, мы обежали вокруг Лобного места несколько раз.
Палач, стоявший над нами и точащий свой огромный топор, отложив его в сторону и не снимая капирота, лихо свистнул в знак солидарности и восхищения перед игрой мастеров! Представляете, он сунул пальцы в рот прямо с тканью своего колпака, при том, что на качестве свиста это никак не отразилось!
Сколько бы продолжалось это дурачество, сказать трудно, но то ли по зову сердца, то ли по чьей-то подсказке, на площади возник пышногривый главврач и, сняв мяч прямо с ноги Семён Семёныча, пригрозил ему увольнением! Судя по тому, как ловко юркий вынул из кармана скакалку, грозное предупреждение босса не произвело на него ровно никакого впечатления и теперь единственное, что оставалось — это поставить шалуну успокоительный укол, коих в арсенале Василия Васильевича было огромное количество!
