— Мам, посмотри, что дядя Грэм подарил мне. — Райан протянул руку, показывая ей дракона на ладони. — Он сам его сделал.
— Он просто замечательный, Грэм! — сердечно восхитилась мама. — Это что-то новенькое? Теперь ты занимаешься не только живописью?
— Я определенным образом несколько меняюсь, — ответил дядя Грэм.
Они вместе пили чай. Тогда Райан в последний раз видел дядю живым.
На Рождество дядя Грэм не приехал навестить их. Больше он ни разу не появился в Клейборне. Не было ни писем, ни звонков по телефону, хотя однажды, на тринадцатый день рождения, Райан получил плоскую продолговатую посылку из Нью-Йорка.
Там оказалась книга в украшенной выпуклым рисунком обложке, где дивно переплетались золотые и серебряные письмена, крутившиеся в водовороте глубин ярко-синего и ярко-зеленого цветов. «В царстве драконов», — вслух прочел Райан, задаваясь вопросом, почему дядя прислан ему иллюстрированную книгу, явно предназначенную для маленьких детей. Он заглянул на последнюю страницу, где перечислялись имена, и понял: иллюстрации сделал дядя Грэм. Книга раскрылась у Райана на коленях.
На страницах драконы взмывали в пурпурные вечерние небеса, взмахивая золотыми, зелеными и алыми крыльями («Дракон — ночное животное, предпочитающее темное время суток»). Новорожденные дракончики выбирались из осколков яичной скорлупы, драконы-подростки устраивали сражения, чтобы утвердить за собой власть и охотничьи угодья («Когда дракон вырастает, он тщательно избирает свое окружение»). Из деревень вели украшенных цветами дев: их предлагали величественным зверям лишь для того, чтобы драконы их отвергли или просто не обратили на них внимания («Ошибочно представление о том, что драконы желают плоти непорочных дев, потому как разве может красота простых смертных сравниться с их собственной?»).
А в конце книги были изображения рыцарей, столь гордых и надменных в полном боевом вооружении. Их мечи, забравшие жизни драконов, были обагрены кровью. Вот один воин, словно самый натуральный разбойник, прячется в засаде, готовый убить дракона, когда тот в сумерках придет к реке напиться. Жуткими трофеями свисают со стропил огромного зала головы ящеров, а лорды и леди хлещут вино, теряя человеческий облик во время попойки. Невидящие глаза мертвых драконов — зеркала, что безмолвным приговором висели над воображаемыми победителями, и каждый серебристый шар отражал изображение человека, отчего мурашки ползли по коже, а душа рыдала («Люди истребляли драконов, потому что боялись или не понимали их или же считали, что убийство дракона — мужественный поступок. А некоторые уничтожали их потому, что страшились увидеть себя в глазах живого дракона»).
Последняя страница была истинным произведением искусства. Во всю страницу было изображено око дракона, бумага светилась серебристым блеском, и в нем отражалось преисполненное благоговейным страхом лицо Райана. Мальчик протянул руку, пальцы замерли в ничтожно малом расстоянии от сияния. Всезнающий пристальный взгляд дракона притягивал его…
Ночью Райану приснилось, что он был драконом.
Во сне он обнаженным поднялся из вод, серебрившихся в свете двух лун-близнецов, низко горевших в зеленоватых небесах. С крыльев стекали капли воды, дрожали на когтях. Вдалеке, за холмами, где золотые травы гнулись и раскачивались под ласковым ветерком, слышались хриплые голоса и немудреная музыка.
Он взбирался на холм, за ним по земле волочились крылья. Воздух был сладкий-сладкий, тяжелый, словно напоенный ароматом меда. Райан стряхнул последние остатки человеческого сознания и отдался драконьему разуму, готовый к встрече со Вселенной, раскрывающей самые сокровенные тайны. Именно тогда он понял, что может летать.
Воздух — его стихия, и он предъявил на нее свои права, лишь только взмыл в небеса изумрудный киль его груди. Теплый воздух подхватил его, словно ладони любящего отца. Огромная голова поворачивалась влево и вправо, горячее дыхание смешивалось с морозным воздухом высоты и бриллиантами оседало на лоно земли.
Внизу он увидел их: жители деревни со смешными музыкальными инструментами обратили к небу лица, словно стадо испуганных молнией волов. Среди них была и дева, облаченная во все белое, хотя даже с высоты было видно, что тонкая материя платья усеяна грязными пятнами. Гладкие руки девушки были обнажены, а золотые волосы почти скрыты под розами.
Он почувствовал, как голод обжег огромный, словно пещера, живот, и устремился к земле, искусно поворачивая крылья и используя лишь те воздушные потоки, что по спирали несли его вниз, к обещанной награде. Он широко разинул пасть, и языки пламени ласкали чешуйчатые щеки, словно прикосновение тумана, наползавшего с моря.
Но затем воздух из родной стихии и союзника превратился во врага. Прозрачная дорога воздушного хрусталя сделалась твердой, словно ниоткуда вытянулись руки великанов. Со всего маху он врезался в недвижимую решетку их переплетенных пальцев, и удар отозвался вспышкой ослепительной боли, повторился волной света. Она отбросила его в небо, затем обратно в воды озера, а потом и в тело дрожащего растерянного мальчика, проснувшегося в своей постели среди темноты и одиночества.
О только что пережитом напомнил лишь шепот: «Это еще не все. Я наделяю тебя этой властью, но ты должен заработать ее как награду».
Райан прижал к влажной груди простыню с одеялом и вопрошал темноту, что бы это значило. Потом он ощутил на себе не только пот, но и кое-что еще, отчего пижамные штаны прилипли между ног. В полной тишине, с горящим лицом, стянул он испачканное белье и отнес вниз, в корзину, и какая-то часть его разума притворялась, что вместе со спрятанной пижамой предастся забвению и все остальное.
После этого ему больше не хотелось размышлять над сном. Райан закрыл книгу дяди Грэма и отнес ее на чердак.
Убрав приставную лестницу от лаза на пыльный чердак, Райан решил, что сделал достаточно душевных усилий, чтобы похоронить воспоминания, которые теперь не выплывут наружу. Он не вовремя отпустил веревку, державшую крышку люка. Она захлопнулась с громким стуком и разбудила Райана — он едва не ободрал голень о ящик кофейного столика в комнате студенческого общежития друга. Райан ждал кого-то, и в это время ему нечем было заняться. Взглянув на стол, он увидел там журнал и взял его посмотреть.
Сперва он не обратил внимания на то, что это журнал для гомосексуалистов: открыт он был на рекламе пива. Взял журнал Райан от скуки, а просмотрел уже из любопытства. В глаза бросилось имя дяди Грэма рядом с фотографией с самого последнего марша «Гордость геев» на Манхэттене.
Да это же не дядя Грэм! Только не он! Не может он быть с таким раскрашенным лицом, с такой мрачной, свирепой ухмылкой, напоминающей волчий оскал. Одеждой ему служил невообразимый плюмаж, призванный шокировать окружающих. Все это напомнило Райану, как в старых фильмах изображали шлюх: неровная, похожая на бумагу, испитая кожа, как на ужасной и жалкой карнавальной маске. Дядя Грэм маршировал под руку с двумя другими мужчинами: один в каком-то непонятном костюме, а другой вышагивал в неоново-розовых шортах и коротко обрезанной футболке, с животом напоказ, причем во весь лоб были написаны буквы «Н.I.V.»
Когда Райан приехал домой на Рождество, то рассказал маме о той фотографии.
В ответ мама лишь сказала: «Знаю». И показала письма, которые писала брату, но все они вернулись назад нераспечатанными. Лишь один раз Грэм к маминому письму приложил записку на клочке бумаги в линейку, сунув ее в конверт с отвергнутым письмом. Там говорилось следующее: «Никогда ты не любила кладбища, Чесси. Так зачем упорствовать, притворяясь, что понимаешь дела мертвецов? Нужна магия, чтобы взглянуть на мир моими глазами, ты же прикована к миру обыденности. Но волшебство есть, Чесси. Оно существует, идет бок о бок с нами, прекрасное и смертоносное, а когда оно голодно — забирает жертву к себе. Если одному из нас суждено было заплатить своим сердцем, я рад, что это оказался я. Да будет так».
Мать спросила Райана, помнит ли он Билла, и юноша кивнул.
— Грэм пытается умереть, — говорила мама. — Бегает за собственной смертью. Даже после того, что Билл ему сделал, — как, черт возьми, можно спорить с доказательством того, что тебя обманули?! — даже сейчас он все еще любит его, — вздохнула мама. Если Грэм найдет то, что ищет, думаешь, он нам позвонит, сообщит об этом? Мысль, что он умрет вот так, без… просто невыносима. — И мама расплакалась.
Она оплакивала ничто в отдельности и все вместе.
Маленький глиняный дракончик вздыхал во сне и с урчанием выпускал огненные спиральки. Урчание нарастало и, когда наконец дошло до ушей Райана, превратилось в настойчивый телефонный звонок.
Полусонный Райан взял трубку. Во второй год обучения ему приходилось вставать ни свет ни заря, и в эту жутко раннюю утреннюю минуту из всей одежды на нем было только полотенце, обернутое вокруг бедер. Держа в руке зубную щетку, Райан слушал папин голос, сообщавший о том, что дядя Грэм погиб. Дядина голова вдребезги разбилась о тротуар перед старой фабрикой, где он жил. Полицейские уже звонили маме, чтобы рассказать о несчастье. Копам было что еще поведать, кроме как о самом факте гибели, но об этом они говорили с отцом, поскольку мама не смогла бы вынести всех ужасов, случившихся с ее братом. А отец поделился всем с Райаном, потому что считал его уже достаточно взрослым. И потому, что в одиночку нести такое бремя просто невыносимо.
