Граф нашел эдициум без труда, но искушение оказалось слишком велико: подменив документ, он принялся просматривать остальные бумаги. Увы, он не смог бы их скопировать, поэтому просто жадно читал: Фонтанж не говорил по-амальски, но выучил письменный язык, так что вскоре положение регента для него открылось с неожиданной стороны. Фонтанж в глубине души всегда удивлялся тому, что Август фон Тешен не призвал на помощь армию Людвига. Но король Амалы предпочитал потерять даларский северо-восток, лишь бы избавиться от младшего брата — в помощи военной и финансовой фон Тешену раз за разом отказывали.
А вот король Эстанты Фердинанд любезно соглашался отказать регенту помощь — но только в обмен на территорию южной Далары и брак ее величества Марии Ангелины с Карлосом де Альгава. Тем самым Фердинанд без всякого изящества намекал регенту, что считает младенца-короля обычным бастардом. Что же до письма короля Инисара, то Джеймс, видимо, писал его в привычном пьяном угаре — и прямо требовал, чтоб фон Тешен освободил для него трон, да поживей.
Наконец Фонтанж добрался до тонкой сафьяновой папки, открыл — и обомлел. Там лежала запись пророчества, и он узнал почерк Лотрейн. Этого граф уже не мог так оставить — он схватил карандаш и бумагу и принялся торопливо переписывать текст, чутко прислушиваясь к голосам за дверью. Едва он закончил с копированием, как, к своему изумлению, различил еще и голос Солерна. Амальцы перешли на даларский; граф рискнул приблизиться к двери и прижался к ней ухом.
— Поэтому я намерен спрятать королеву и ее сына в Бернардене, а вы обеспечите их безопасность, — заявил регент, и вопль посла заглушил бешено заколотившееся сердце Фонтанжа. Не может быть! Никто не может свихнуться настолько, чтобы… неужели наконец появилась та возможность, которой требовал от него герцог де Фриенн? Или…
Граф обернулся к сейфу, окинул взглядом письма королей и послов. Или же эту возможность следует продать подороже?
***
Солерн, мрачный, как туча, ехал рядом с каретой. Ее окружал эскорт гвардейцев, которые после свирепой речи Турвеля насчет недостойной дворян трусости, вновь нашли в себе отвагу и мужество. От солдат Вайса Ги отказался — он и думать не хотел, что сделают байольцы, едва увидев ненавистные мундиры. Николетти сидел в карете вместе с узницей и удерживал вокруг отряда кольцо отпугивающего ореола.
Дознаватель вытащил из кобуры пистолет и положил поперек седла. На соседних улицах, в домах вокруг, впереди и позади постоянно слышались приглушенные голоса, возгласы, шорохи и топот ног. Словно в кошмарном сне, когда бредешь посреди серого темного лабиринта и все время слышишь за стеной шаги и голоса, но никак не можешь убежать.
Они выбрали объездной путь, потому что короткой дорогой через Мост Невинных до Бернардена было не добраться. Толпа горожан все росла и росла, заполняя все улицы от Площади Роз до моста.
Солерн уже различил слабый плеск волн Байи (вчера потеплело, и ледок на реке растаял), как вдруг впереди на улицу вырвались человек тридцать. Это были вооруженные горожане, явно не сообразившие сходу, как они сюда попали и почему сбились со своего пути. Они заозирались по сторонам, увидели эскорт королевы и замерли.
— Не стрелять! — хрипло цыкнул Солерн на гвардию. Сила внушения Николетти была еще достаточно велика: байольцы не приближались, скорее испуганно, чем злобно, глядя на тюремную карету и отряд из тридцати дворян-гвардейцев. Только один из горожан неуверенно показал на дознавателя и что-то прошептал.
— Дорогу, — громко произнес Ги. — Узник короля, конвой в Бернарден.
Байольцы сбились плотнее.
— Мы вам не мешаем, вы — нам, — продолжил Солерн, едва веря, что умасливает горожан, которые еще месяц назад разбегались от одного окрика. — Разойдемся и каждый отправится по своим делам.
— Перестрелять их, да и все, — пробормотал один из гвардейцев. К счастью, горожане его не расслышали и даже начали расступаться, но тут из переулка позади кареты вывались шумная толпа под красно-бело-зеленым флагом. Люди уставились на карету, остановились и резко замолкли. Свернуть было некуда — слева и справа высились дома.
— Вперед, — сквозь зубы приказал Солерн. Эскорт королевы-узницы медленно двинулся навстречу первой группе байольцев. Кучер тронул коней, а из оконца выглянул Ниолетти.
— Старик! — вдруг взвыл кто-то позади кареты. — Чертов мастер! Они нас всех тут передушат!
— Бей! — заорал дурниной другой. — Дави выродков!
— Это дознаватель! — завопил горожанин, который показывал на Солерна. — Я его узнал! Убийца Жана Жильбера!
— Вы что, не могли надеть паранджу? — сурово прошипел Николетти. Кучер нервно подхлестнул коней, и вдруг, почти как раскат грома, над улицей грохнул выстрел. Пуля чиркнула по стене дома, над упряжкой; лошади заржали и ринулись вперед. Увернуться было просто некуда, и гвардейцы, чтобы их не разметало, помчались на горожан. Они с криками шарахнулись в стороны, но улица была слишком тесной. Когда гнедая пара грудью врезалась в не успевших увернуться байольцев, Солерн услышал хруст костей, крики, и понял, что поздно. Толпа позади яростно взревела.
— Гони! — рявкнул дознаватель. — Скорей! В Бернарден!
Дверца кареты вдруг распахнулась, и мастер, высунувшись почти по пояс, обернулся к преследующей их толпе, и крикнул:
— Не стрелять! Назад!
По лицу Солерна скользнуло леденящее прикосновение. Николетти покачнулся; женщина внутри схватила его за руку и втащила в карету. Ги на скаку пинком захлопнул дверцу. Копыта его коня чуть не поехали по месиву, оставшемуся от затоптанных людей; животное споткнулось, всхрапнуло, но выровнялось. В нос дознавателя ударил знакомый тошнотворный запах.
Призраки Ожероля вновь окружали его со всех сторон.
Эскорт и карета вырвались из тесноты улицы на набережную. Слева Солерн увидел людей, запрудивших Мост Невинных, и зарычал:
— Направо! Карету вперед!
Кучер подхлестнул коней, гвардейцы наконец смогли пропустить карету с королевой и мастером. Они понеслись к мосту Сен-Роллен, а толпа с ревом выплеснулась из узкой улицы и ринулась следом. Хотя в ней не было ни одного всадника, эскорту едва удавалось удерживать отрыв. Грохоча колесами и копытами по булыжнику набережной, они мчались к мосту, за которым виднелись башни Бернардена, а Солерн мог лишь гадать, когда толпа на Мосту Невинных заметит их и присоединится к погоне.
Байольцы плохо стреляли на ходу, но их как будто становилось все больше с каждым футом, который приближал карету к мосту Сен-Роллен. Ги оглядывался, и ему казалось, что люди поднимаются прямо из булыжной мостовой — призраки, оставшиеся здесь после стольких смертей. В ветре, что свистел в ушах, Ги чудились их голоса.
Лошади, хрипя, помчались по мосту Сен-Роллен. Гвардейцы и дознаватель следовали за ними. Ги старался держаться у перил и первым заметил, что толпа на Мосту Невинных качнулась вперед, а затем тонким ручейком, который на глазах превращался в реку, ринулась наперерез карете по другому берегу.
— Направо! взревел Солерн. — По берегу к Бернардену!
К счастью, кучер его услышал. Карета свернула, гвардейский эскорт чудом разминулся с бегущими от Моста Невинных горожанами. Они слились с толпой, что преследовала королеву ранее, отчего возникла некоторая заминка. Пока оба людских потока кружились в странном водовороте, эскорту удалось отрываться. Солерн велел гвардейцам вновь окружить карету. Им оставалась одна улица и небольшая площадь перед рвом, который окружал Бернарден.
“Боже, подумать только: самое безопасное место в Байоле — тюрьма!”
Но вдоль этой улицы стояли дома горожан, и едва карета свернула на нее, как ставни стали распахиваться, а над головой Солерна зазвучали крики:
— Они здесь! Сюда! Ловите их! Народ и Далара!
Рядом, как бомба, взорвался брошенный кем-то цветочный горшок. Конь Солерна шарахнулся так, что Ги едва удержался в седле. Мимо головы дознавателя со свистом пронеслась тарелка и врезалась в плечо гвардейца рядом. Позади раздался нарастающий топот.
