— Спасибо! У нас тута в Дерновке традиция есть. Мы ребёнка называем только спустя три месяца, как на свет выйдет. Смотрим, как корабль плывёт — так и называем.
Все вместе пошли в дом. Жена Уильяма, Есения, оказалась женщиной хозяйственной и очень приветливой. Безымянный малыш был самим очарованием — маленький, розовый, с круглыми щёчками и большими карими глазками. Как только Герман снял с себя пальто, он сел в кресло-качалку и аккуратно взял ребёнка, оперев головку о своё плечо и придерживая снизу здоровой рукой.
Руперт сразу вспомнил своё детство. Герман уже тогда занимал должность дворецкого и почти всегда находился в особняке. В свободное время младшие Свиверы часто крутились вокруг него, когда тот работал в гараже или оранжерее. Дети спрашивали его обо всём: от устройства машин и канализации до того, как маленький кузнечик умудряется так громко трещать. Временами братья заводили старика в тупик.
Пока Герман нянчил внука, Есения как раз закончила готовить обед — тушёный картофель с уткой и грибами. Малыш уснул на руках у дедушки, и все уселись за стол.
— Папа, что же вы это нас не предупредили, что с господином Свивером и госпожой Бардо поедете? — смущённо произнесла Есения. — Я бы хоть у соседки сервиз одолжила красивый.
— Вы уж, поди, не привыкли к такой скромной жизни? — спросил Уильям и отправил в рот кусок утки.
— Всякое повидала, — сдержанно бросила Мари.
— Мне как-то довелось работать в порту, так я там и ночевал на мешках с перловкой. В общем, меня тоже мало чем можно удивить, — улыбнулся Руп. — Очень вкусно, Есения.
— Спасибо!
— Ну, значится, вы — люди свои, — качнул краюхой хлеба Уильям.
Жила эта семья действительно скромно, но у них было уютно и тепло, а пахло вокруг можжевельником и смородиной, в печи весело потрескивал огонь. В доме имелось два этажа, а в пристройке располагался хлев, где жила корова, пара свиней и с десяток кур.
— Сынок, а что за бочка с канистрой у тебя там за дверью? — кивнул Герман на входную дверь.
— В канистре — керосин, я лампы наполнял. Потом в сарай отнесу. А в бочке порох, я патроны делать начал, местным продаю да сам хожу стреляю, — ответил Уильям. — Ружьё я у соседа выменял, у одноглазого старика Трояна.
— У Трояна? — удивился Герман. — Он ведь свои ружья как зеницу ока всегда охранял.
— Так годов-то ему скоко? И на второй глаз уже слепнуть начал, теперь и прицелиться сам не могёт. Поедим, отдохнём — и сходим за уткой.
_________________________________________________
Когда с подачи Уильяма мужчины ушли на охоту, Мари осталась в доме помогать Есении с заготовками. Женщины разложили по банкам чеснок и зелень, после чего принялись запихивать в каждую банку как можно больше огурцов.
— И как вы с Рупертом познакомились? — между делом спросила Есения.
— Что?.. — опешила Бардо. — Нет, мы не… Мы родственники.
— Вот оно как. Значит, я не того подумала, — рассмеялась хозяйка. — Подай мне ещё банку.
Мари протянула ей новую банку и продолжила заталкивать огурцы в свою. Есения выглядела простой и доброй женщиной, но Бардо раздражало её любопытство.
«И чего она суёт свой нос в… Да и некуда его совать!».
Когда они закончили наполнять банки, проснулся малыш, и Есения отошла покормить его. Мари становилось неловко каждый раз, когда ребёнок оказывался рядом или начинал плакать. С тех пор как подрос Перри, ей ни разу не приходилось иметь дело с младенцами.
Мари залила огурцы, как ей объяснила хозяйка и закрыла все банки. Она крикнула Есении, что пойдёт проветриться, накинула пальто и вышла на улицу. Бардо ушла за пределы участка и позволила ногам унести себя.
Глядя на медленно падающие снежинки, Мари снова вспомнила обвал в Болунтуре. Оставленные там артефакты могли перевернуть взгляды всего мира на историю, если бы только удалось вывезти всё и связаться с надёжными людьми из научного сообщества. Отлежавшись в гостинице, Бардо захотела вернуться в храм, разобрать обломки, откопать и спасти хоть что-нибудь. Но Руперт сказал, что на хранилище упала целая плита. Все артефакты рогатого народа оказались похоронены. Почти.
— Эх, если бы я хоть что-то узнала за это время… — Мари слегка закатала рукав и взглянула на браслет.
Всего за день до отъезда она получила телеграмму от доктора Бланша. В институте Ваюты не смогли датировать изображённые на рисунках предметы. Их не смогли связать ни с одной известной культурой, регионом или историческим периодом. Знакомый доктора не верил, что речь идёт о реальных артефактах, и просил прислать хотя бы один в качестве доказательства. Мари не могла так рисковать: в институте находку наверняка обсуждали бы на широкой публике, и Церковь наверняка узнала бы — с настолько скромными коллекциями Парни в чёрном долго не церемонятся.
— Давай ещё раз. Типологическая датировка тут бессильна, методы обработки бронзы здесь не видны. Или я слепая. — Продолжая идти, Бардо сняла браслет и посмотрела на внутреннюю сторону. — Письменность явно не Болунтурских краёв, но и чего-то подобного я никогда не видела. Монет там не было — значит, нумизматика бесполезна, не говоря уже о гербах и печатях. Если бы откапывала я, то смогла бы предположить по грунту… Хотя первый вообще весь был покрыт морской солью, — Мари вновь надела браслет. — Да уж, в одиночку и без лаборатории мне не разобраться, сколько тебе лет.
«Если бы Руперт успел рассовать по карманам что-нибудь… Руперт. Он стал сильнее. И не только в Болунтуре, в спаррингах я совсем перестала поддаваться».
Бардо вспомнила, как Свивер набросился на Филиппа, словно тот был обычным манекеном. Несмотря на пробелы в теоретической части, Художка выучился быстро, от прежнего Рупа не осталось и следа. Мари вспомнила, как они уснули почти в обнимку, ей казалось, что с прежним Рупом она бы замёрзла. Щёки Бардо начали гореть. Она подошла к ближайшему холмику снега, сунула в него руки и вдарила холодом по собственному лицу. Всё это было лишним. Глупым.
Мари огляделась, не понимая, куда забрела. Не спи она в дороге, то, возможно, узнала бы эти домишки. На ходу рассматривая браслет, Бардо и не запомнила, как пришла. Но хотя бы знала направление.
Скрипнула дверь. Во дворе одного из домов показался мужчина с ведром. Его силуэт выглядел знакомо: высокий, широкие плечи, могучие руки. Мари скользнула к покосившемуся сараю и прислушалась. Звук шагов трудно было распознать — сапоги хлюпали о грязь. Но что-то знакомое в поступи этого человека приковало внимание Бардо.
Здоровяк вышел на дорогу и направился мимо домов. Мари узнала его походку. Она покинула укрытие и, идя по параллельной улице, начала приглядываться через просветы между домами. Ведро он держал в правой руке, а левой почти не двигал при ходьбе.
«Это не может быть он, — Бардо сверлила мужчину взглядом. — Ну вот какова вероятность?!».
С крыши съехал ком снега прямо на голову здоровяку. Мужчина снял шапку и отряхнул её. Он посмотрел вверх… Филипп! Филипп Сваринно!
Мари развернулась на носках и как можно тише и быстрее направилась к дому, из которого вышел её враг. Это была убогая халупка из иссохших посеревших досок, покрытых облупившейся краской, крышу устилали несколько видов черепицы, печная труба истрескалась, а заборчик, окружавший строение, покосился.
Бардо огляделась. Никого. Она перемахнула через оградку, подкралась с торца и глянула в окно. Место выглядело, мягко говоря, неподходящим для ребёнка — сырость, мрак и убогая мебель, которая, вероятно, была старше самого Филиппа. Ни света, ни других признаков девочки Мари не заметила. Она аккуратно открыла окно и пролезла в хижину. Внутри оказалось холодно и пахло под стать внешнему виду: сыростью и старыми покрывалами.
Женщина оглядела комнатку. Простая кровать, старый стол, тумба, печь… Стол! На столе лежала явно старинная толстая книга в кожаной обложке, несколько учебников по астрономии, бумаги с какими-то вычислениями и проявленные фотографии. Первый снимок Филипп явно сделал у гробницы Роланда: на нём виднелась мозаика с двумя людьми, один носил доспехи, за спиной второго раскинулись крылья, а над ними сияло звёздное небо. Второе фото сделали в Болунтуре: на песке лежали осколки плиты, которую срисовал Руп — белый монстр с замком на спине и всё то же звёздное небо. Третье фото изображало мозаику на какой-то блочной стене: посреди леса стояла женщина, то ли по колено в листве, то ли Вальдарте забыл про её ноги, с головы свисали длинные косы до самой земли. На лице она носила гладкую маску, а в небе над ней отчётливо виднелось созвездие. Правый край мозаики завершался орнаментом. Этот фрагмент был последним.
