Для убедительности она достала из сумочки опасную бритву и помахала ею перед носом Ярика.
До яиц дело не дошло: сквозь стену опять ворвалась мама с воплем:
— Ну все, сучки, вам теперь пиздец! Лучше сами себе головы поотрезайте!
Ярик опустил лицо. Он ещё в состоянии был испытывать стыд, и за маму ему почему-то было стыдно. Лучше бы она молчала, как Сооткин или мама Сергея Тюленина. А так вампирки лишь сообразили, что мучить можно их двоих одновременно.
— Опа, гляди, наше привиденье вернулось! — заржала рыжая. — Дикое, но симпатишное! С мотором!
— Давай-давай, смейся, коза! — ответила Ольга. — Посмотрим, кто посмеётся последним!
— Дай-ка угадаю, — протянула блондинка. — Наверное, ты? Когда мы твоему выпердышу нос и уши отрежем?
— Сначала яйца, — сказала рыжая.
— Нет, он так сразу много крови потеряет, — в жестокости блондинки была своя логика. — Ну что, мертвячка? С какого уха начать — с правого или с левого?
— Дверь! — истошно крикнула Ася, которая не участвовала в перепалке и первой заметила… Ярик не мог разглядеть, кого. Он только увидел, как между грушевидных грудей рыжей показался кончик стрелы — а потом девица облачком праха осела на пол, припорошив лосины и блузон со стразами.
Ярик потерял сознание.
* * *
Будь Ольга живым человеком, она опустошила бы всю Ингину коробку с салфетками. Но она была призраком, её слезы капали с подбородка и исчезали в падении.
— …Привязали его, значит, к трубе в этом подвале, порезали и давай кровь пить. Не всю сразу, у них порядок такой, что главный делает последний глоток. А главный как раз лазил где-то, он постарше был, мог по светлому времени лазить. А этим же скучно, паскудам таким, они давай мучить его по-всякому: бить, резать, сигаретами жечь… И я на все это смотрю — а сделать ничего не могу, представляешь? Если бы не Юра, он бы в том подвале и остался…
— Юра? — Инга сделала пометку в блокноте.
— Юра. Другой охотник. Он-то Ярика всему и научил, — Ольга все ещё шмыгала носом, но понемногу успокаивалась. — Юрка, он, знаешь, мужик… Вот что бы мне его при жизни встретить, а? Что у меня за судьба такая горбатая?
«Отцовская фигура?» — написала в блокноте Инга. Подумала и подчеркнула. Два раза.
* * *
Из обморока Ярослав вынырнул почти в буквальном смысле: окатили водой, чуть не захлебнулся. Потом услышал голос матери:
— Осторожней, ты ему в нос налил!
— Молчи, женщина, — ответил незнакомый прокуренный тенорок. Ярослав разлепил глаза.
Перед ним стоял невысокий щуплый на вид мужичок лет сорока, весь какой-то помятый, в квадратных очках в дешевейшей оправе, с коротко подстриженной бородой, в заношенных джинсах и добела истертой кожанке. За спиной мужичка маячил призрак матери, а ещё Ярослав углядел две кучки праха и одну вампирку. Асю.
Её руки и ноги связывала велосипедная цепь. Ася тихонько выла через тряпичный кляп из лифчика подруги, а её кожа дымилась в тех местах, где её касалась цепь.
— Надень, — на живот Ярика упал ворох одежды: джинсы, футболка, куртка. — Сам сможешь или помочь?
— Сам, — собрав остатки гордости, сказал Ярик. Руки слушались плохо, кровообращение восстанавливалось медленно, пальцы еле сгибались, но со штанами худо-бедно справился.
Штаны покрывала какая-то пыль, и вообще они были чем-то знакомы, хоть и велики — пришлось сильно подвернуть штанины. И футболка с надписью Seks Pistols…
— Это же одежда… того… вампира.
— Ага, — отозвался мужичок, копаясь в обшарпанной дерматиновой сумке. — Великовата, но не бабскую же тебе давать?
— Вы его… убили?
— Нет, водки с ним выпил, а потом с пьяного штаны снял, — из сумки на свет появился пузырёк с бесцветной жидкостью.
— Ты бы видел, Ярик! — восхищение в мамином голосе почему-то показалось Ярику непристойным. — Раз — и все! Куча праха! С одного удара, не то что… некоторые.
Ярослав с отвращением растянул футболку и увидел в груди дыру.
— Ничего, по тёмному времени не разглядит никто, одевайся быстрее.
Ярик последовал совету, а незваный спаситель между тем присел на корточки возле Аси и перерезал ей горло двумя ударами. Горло Аси зашипело, как сифон.
— Вы что! — вырвалось у Ярика.
— Спокуха, жить будет, — невозмутимо проговорил мужичок. — Я ей только связки перерезал, чтоб не орала.
Он освободил рот девушки, и ту затрясло в сиплых рыданиях.
— Вот теперь, девонька, мы поговорим, — спокойный, даже ласковый голос мужичка почему-то пугал Ярика даже сильней, чем вопли избивавших его вампиров. На Асю мужичок глядел не зло, даже с каким-то состраданием, но Ярик не сомневался — убьёт. Но не сразу. Но убьёт.
— Где вторая днёвка? — спросил мужичок.
— Не знаю, — просипела вампирка.
— Не верю, — мужичок раскупорил бутылку и капнул несколько раз в вырез Асиной блузы. Девушка зашлась в шипении, выгибаясь от боли.
— Не надо! — вырвалось у Ярика.
— Почему? — неизвестный спаситель даже головы не повернул. — Ты её раньше знал?
— Да!
— Ну так теперь забудь. Она не человек уже. Нежить. Где вторая днёвка, красавица?
— Не зна-а-а-аю! — Ася кричала бы, если бы могла. Кожа на её груди пузырилась и дымилась.
— Но вы-то человек! — Ярик кое-как доковылял до него и перехватил его руку с пузырьком. Неловко перехватил: жидкость на пальцы плеснула. Он ждал боли, думал, что там кислота — но жидкость была… просто мокрой.
Мужичок отмахнулся от него, легонько двинув плечом.
— Ты, гуманист, — процедил он сквозь зубы. — Запомни: не найду вторую днёвку — погибнет ещё одна такая же девочка. И ещё одна. И ещё. Ничем не хуже этой! Я должен спасать тех, кого спасти ещё можно. А для этого приходится жертвовать теми, кого спасти уже нельзя. Я понятно говорю?
— Понятно, — Ярик снова попытался удержать его руку. — Слушайте, правда не надо. Я, когда тут… висел… я слышал, что они говорили. Вторая днёвка на Калмановке, на элеваторе заброшенном.
Мужичок смерил Ярика взглядом, повернул лицо к Асе.
— Он правду говорит?
Девушка лихорадочно закивала. Потом так и вцепилась глазами в Ярика.
— Спаси меня, Славка… — прошептала она. — Спаси!
— Поздно, — мужичок сделал быстрое движение рукой — и в грудь Аси вошел кол. Она даже охнуть не успела — рассыпалась.
Ярику почему-то вспомнилось какое-то кино про войну, где человек рассказывал про свою сожженную семью: «Дотронулся, а они рассыпались». Ему было плохо — не просто больно, а везде плохо, как будто весь мир стал этим обшарпанным подвалом с тусклой грязной лампочкой, и ничего хорошего в нем уже не произойдёт.
