— Ну, поругай меня, поругай еще, миленький. Я же тут чуть со страху не умерла, — шептала она. — А потом я поняла, что это ты, а ты совсем не страшный, — она счастливо прижималась к его плечу, чувствуя щекой мягкий рукав куртки.
Иногда они приходили почти одновременно. У них это называлось «прийти рано». Тогда они вместе долго смотрели телевизор. Лиза упивалась этой милой обыкновенностью семейной жизни. Димка, похоже, тоже был вполне счастлив, но за подработки все же ворчал.
— А у меня практика будет, знаешь какая?
— Какая?
— На Днях высокой моды. Французы приезжают. Три дня. Три показа. Меня берут помрежем. Говорят — ты у нас самая лучшая, заслужила. Вот.
— Ладно. Только ведь опять поздно придешь.
— Ну Димочка, ну это же совсем рядом. В концертном зале «Россия».
— Ну и что, что рядом?
Но как ни ворчал Димка, а ее приняли, значит надо было идти. Она собрала все бумаги, сходила в «Россию», поговорила со строгой режиссершей гренадерского роста. Режиссерша нервно тянула сигарету за сигаретой и выкрикивала свои требования к помощнику.
— И последнее. Если хоть одно опоздание — моментально вылетаешь! Поняла?..
…Сцена залита голубым светом, темным во впадинках декораций, почти белым над самым «языком» подиума. Свет колышется в воздухе, пыль принимает в нем причудливые очертания. Жаль только, что сейчас пройдет уборщица со своим воющим агрегатом. Соберет всю пыль, никакой красоты не останется. Огромный двадцатиметровый подиум — и она на нем: маленькая, с папкой, которую прижимает к груди. Высоченные девицы. Толстый седой француз.
— Лиза, где остальные девочки Пако?
— Сейчас Лена их приведет.
— Мы же договорились! Костюмеров ты на когда вызывала?
— На одиннадцать!
— А почему на одиннадцать, когда репетиция в половине двенадцатого? Они же не успевают всех вовремя одеть! А мне сейчас нужны именно фиолетовые платья! Именно в эту минуту! Как можно!.. Где Лена?
— Помогает одевальщицам!
— А почему? Это совершенно не ее работа!
Опять. А чья? Неужели снова чего-то упустила? Француз грустно смотрел на нее.
— Purquоis vous est triste?
Она не поняла его, но мгновенно подобралась. Нельзя, чтобы он заметил сырые дорожки на ее щеках. Эх ты, помреж, грош тебе цена. У нее бессильно опускались плечи, она снова и снова стояла навытяжку перед строгой режиссершей, а потом перед самим президентом компании «Миракл», спонсировавшим дорогое мероприятие. Режиссерша шагала крупно взад-вперед и, размахивая сигаретой, кричала театральным шепотом:
— Послушайте, это неслыханно! Как можно! НЕ понимаю! Ты имеешь практику, какую имеет далеко не каждый студент! Такая постановка! Показы! Ответственность перед кутюрье! Перед мэрией! Ну неужели надо поминутно срывать работу международного масштаба, раз кому-то там захотелось, чтобы эта девочка проходила здесь практику! Ей, видите ли, негде практиковаться! А если будет провал? А деньги? Затрачены такие деньги — а кто об этом подумал? Мои нервы, наконец!
Президент жевал вонючую сигару и презрительно смотрел на Лизу, скорчившуюся перед ним на стуле. Лизе же больше всего на свете хотелось куда-нибудь провалиться. И поскорее. По возможности.
— Вы меня выгоните? — робко спросила она президента.
— Нет, что ты, — ответил он неожиданно так же робко. Лиза вдруг поняла, что смотрит он не презрительно, а устало, и что он, наверное, и вправду устал от бабских криков. Тогда она сразу собралась, как-то хищно сунулась вперед, и сказала:
— Если в моем вузе решили, что я достойна проходить здесь практику, значит, так оно и есть. А Леонид Юрьевич ни при чем. Извините, я пойду в зал, там репетиция стоит.
Режиссерша обалдело смолкла. Сигарета дымилась в ее застывшей руке.
— Пусть работает, ладно вам. Чего уж она там сорвать может, — спокойно сказал президент. Достаточно громко сказал. Видимо, рассчитывал, что ей будет слышно.
До конца репетиции они больше ни разу не поругались. Режиссерша сбавила тон. Лиза же изо всех сил старалась быть внимательной и умной. Толстый француз почему-то решил, что она знает французский и все время пытался с ней заговаривать. Переводчица, сухонькая старушка в красивых золотых очках, ласково улыбаясь, переводила:
— Он говорит: тонкая штучка, эта Лиза. И очень красивая. Замужем ли вы? И если да, то сколько у вас детей?
— Да, замужем. Детей трое, — Лиза усмехнулась про себя. А кем еще ей считать оставшихся дома братишек? Собственно, ведь все, что она сейчас делает — это ради того, чтобы вытащить их сюда, подальше от отца и от нее. Кстати, она давно не звонила домой. Надо сегодня позвонить непременно, поговорить с мальчишками — как они там? Съездить бы надо — но не было никакого желания видеться с ней.
— Трое детей? — изумился француз. — Такая молодая мадемуазель
— и трое детей? Они, наверное, совсем крошки. Сколько же вам лет?
— Достаточно, — ответила Лиза.
— Ильмира, Настя, Женя
— переодевайтесь! Аня, Оля и Вика — на подиум.
— Леша, дай свет над подиумом! Нет, я имела в виду боковые. Ну, поиграй. Да, белым, например. Вот так. Нет, убери с краю, мне нужна середина. Спасибо, дорогой, — вещала с пульта режиссерша.
— Музыка! Дима, шагистика! На этом платье убери! Перейди на классику! Да, именно так!
— Лиза, возьмите воды, — чернявая девица из офиса «Миракл» протянула литровую бутылку «Святого источника».
— Спасибо.
— Вам звонили. Просили, чтобы вы перенабрали домой.
— А кто звонил, муж?
— Нет, из деканата. Просили, чтобы вы перезвонили домой отцу.
— Отцу? Когда звонили?
— Да только что.
— Извините, — Лиза поставила бутылку прямо на пол и бегом ринулась к лестнице, ведущей на третий этаж, в офис «Миракла».
— Мне сказали, чтобы я перезвонила домой, — объяснила она кудрявой светловолосой женщине, сидевшей за телефонной станцией с наушниками на голове. Женщина коротко кивнула и указала ей на небольшой аппаратик сбоку:
— Отсюда, через ноль.
— Спасибо, — Лиза набрала домашний номер. Никто не подходил. Если говорил отец, то он, скорее всего, звонил с работы. Ну-ка… Опять долго никто не подходил. Потом взяли трубку — голос был женский, знакомый.
— Теть Зой! Привет! Это Лиза Казанцева! Позовите папу, пожалуйста!
— Сейчас, — теть Зоя положила трубку видимо, на стол. Опять долго никто не подходил, потом в трубке заскрежетало.
— Алло, — у отца был глухой неузнаваемый голос.
— Пап, привет, это я. Как дела?
— Кто это?
— Пап, ты чего, это я, Лиза.
— Лиза… Лизонька! Хоть ты жива осталась! Господи! — отец говорил ровно и безжизненно. — Пропали мальчики-то мои. Пропали. Украли, что ль? Ты б приехала, Лиз. Хоть на тебя перед смертью посмотреть. Не могу я больше. Приезжай, а? Приедешь… а… — в трубке раздались гудки. Лиза беззвучно затряслась, отказываясь верить услышанному.
— Что с вами? Вам плохо?
— Да, — ответила она очень спокойно. — Мне плохо. У меня пропали дети.
— Что-о?
— Глаза белокурой телефонистки расширились.
Лиза встала и медленно направилась обратно к лестнице.
За кулисы она не пошла. Хотела сразу идти домой. Врожденное чувство порядочности не пустило — повлекло в зал, где режиссерша гневно гремела с пульта:
— Девочки, не ходите, как деревянные! Это же шелк! Лена, поиграй! Разденься! Они будут на тебя смотреть и ждать, что ты это сделаешь — не обманывай зрителей! Что? — она быстро нагнулась к Лизе.
— Простите, мне нужно идти.
— Что значит — идти! Репетиция…
— У меня дети пропали.
— Какие дети, что за чушь?
— Мои братья. Мне нужно ехать их искать.
— На это есть мать и отец.
— У меня нет матери, она умерла почти год назад. Они живут с мачехой и отцом.
— Хорошо, — внезапно смягчилась режиссерша.
— Езжай, конечно, раз так. Ты в милицию заявила?
— Нет, я только что узнала. Мне срочно надо ехать домой, в Петровское.
— Так это же электричкой! Далеко!
— Да.
— Ладно, езжай. Я тут справлюсь как-нибудь, — режиссерша тотчас отвернулась и снова загремела:
— Василиса, почему ты сутулишься? Это платье требует царской осанки, а ты ходишь, словно тебе кочергу в спину вогнали и там оставили!..
Лиза поспешно вышла на улицу и почти бегом побежала в метро.
В электричке она сидела, прислонившись лбом к вагонному стеклу так легче было стискивать зубы и пересиливать ужас, гнавший ее вперед. И она не сможет сказать Юльке, что все в порядке? И вытереть слезы Вадику? И обнять Макса? Господи, мои братья, что с ними? И Димке надо позвонить, он ведь ничего не знает. Волноваться будет. С ума сходить.
— …будьте внимательны. Следующая станция — Петровское.
На остановке Лиза выскочила первой и опрометью бросилась к подошедшему автобусу. Три остановки показались вечностью. Магазин. Угол. Подъезд. Лифт ползет еле-еле. Господи, дверь. Ключи? Нет, они здесь, вот: руки дрожат.
