То есть она вот настолько ангел, – потрясённо подумал Тим. – Мало того, что лампы для Трупа где-то достала, когда все магазины закрыты, так ещё и кофе ему принесла.
– Кофе на дом! С апельсиновой цедрой! Как же жалко, что я не художник! – сказал Самуил.
– Да у тебя и так вполне ничего профессия, – рассмеялась Юрате. – У всех троих. А кофейня здесь рядом. Практически за углом. Короче, возле музея, Тимка знает, или найдёт. Требуйте апельсиновый американо, и будет вам счастье. А я побежала, пока Труп не уснул по новой, и кофе не остыл.
Когда за Юрате захлопнулась дверь подъезда, Надя спросила Тима:
– Ты что, ей рассказывал, чем занимаешься и откуда сюда пришёл?
Тот даже не стал отвечать, только рожу скорчил, типа – за кого ты меня принимаешь? Не настолько же я идиот.
– Тогда какую, интересно, профессию она имела в виду?
– Да нашу, конечно, – беспечно сказал Самуил. – Такой ничего не надо рассказывать, достаточно просто рядом побыть.
– Мне тоже так кажется, – кивнул Тим. – Но вслух мы с ней об этом не говорили. И вообще мало о чём. Я там обычно помалкивал, больше слушал других, влезал в основном только в обсуждения книг, просто не мог удержаться. И как оказалось, правильно делал. У нас с Юрате внезапно нашлось много общих любимых писателей, о которых кроме нас никто даже не слышал. Потом я дал ей ссылку на «Лучшее лето» [21], она его каким-то образом пропустила. Юрате в ответ начала делиться своими находками; собственно, я вам уже признавался, что всё стоящее за последние годы с её подачи нашёл. Мы бы наверное подружились, но она на меня примерно как тиршские благовония действует. Скучно дружить с тем, кто при виде тебя впадает в прострацию, – печально заключил он.
– Если так, – усмехнулась Надя, – у неё должно быть очень мало друзей!
* * *
В «Крепость» они собирались прийти попозже – такое кокетство, «я так сильно хочу тебя снова увидеть, что давай ты меня подождёшь». Но погодный отдел местной небесной канцелярии действовал грубо и прямолинейно, ледяной дождь, от которого никакие зонты не спасают, загнал их в бар ещё в начале восьмого. Собственно, правильно сделал: когда пришли, Артур как раз вынимал из духовки противень с бутербродами, обидно было бы их упустить. И Дана, склонившись над здоровенной кастрюлей, наливала туда кальвадос. И Раусфомштранд метнулся с подоконника к Наде, чтобы немедленно её забодать, обмурлыкать, хитроумно заманить в самое уютное кресло, улечься сверху, лишить воли и обездвижить, в идеале – навек.
За время их отсутствия вчерашняя любительская развеска, способная разве что умилить – такие хорошие, картинок везде налепили для красоты, – успела превратиться в настоящую выставку. Великое всё-таки дело – свет. Новые лампы вносили в происходящее ясность, указывали, на что здесь надо первым делом смотреть, выгодно высвечивали каждую деталь фотографий, даже висящих под потолком.
– Фантастика! – сказали хором все трое. Причём Тим про лампы, Самуил про бутерброды, а Надя, естественно, про кота.
– Das ist fantastisch! – подтвердил Труп, сиявший ярче, чем лампы. И добавил по-русски, чётко, почти по слогам, чтобы не вышло, как обычно, похоже на «scheiße»: – Счас-тье!
– Наши хипстеры решили купить полдюжины его фотографий, – гордо сообщила им Дана. – И даже заплатили аванс.
– Какие хипстеры? – удивилась Надя.
– Симон и Степан, – напомнил ей Тим. – Такие красивые, бородатые. Ты ещё в первый момент решила, они близнецы.
– Да, – нетерпеливо кивнула Дана. – Они сначала хотели купить всего две для общей гостиной, но пока выбирали, дело как-то незаметно дошло до шести. Заберут после выставки, мы с Трупом решили, что если уж так заморочились, пусть всё повисит хотя бы до Рождества. А если эта дрянь, – она неопределённо махнула рукой в сторону улицы, – когда-нибудь рассосётся, они ещё и в свой офис купят пустой вокзал в разных ракурсах. По крайней мере, сказали, что очень хотят. И убежали страшно довольные; у них в это время, как я понимаю, ещё разгар рабочего дня.
– Счас-тье! – снова повторил Труп и с облегчением перешёл на немецкий, вспомнив, что соседи отлично на нём говорят. – Чем я только в жизни не зарабатывал! Но как настоящий художник – ещё никогда. Собственно и не рассчитывал. Просто захотел свои фотографии всем показать. И вдруг их купили! Чужие люди! Не богатые родственники, не близкие друзья, чтобы меня поддержать. Мы с этими чуваками едва знакомы, просто пересекаемся здесь иногда. И было видно, что им очень нужны мои фотографии. Выбрать никак не могли. Я был готов отдать по себестоимости, просто окупить печать, но пока бекал-мекал, Дана сказала: «Сотня за отпечаток, только как для своих». Я чуть не помер на месте, так испугался, что они передумают. Но они даже торговаться не стали. Это почему-то так окрыляет! Я не жадный, и на жизнь мне пока хватает. То есть дело не в самих деньгах…
– …а в том, что им настолько понравились фотографии, что они готовы потратить настоящие деньги, не фантики. Всё взаправду, – подхватил Самуил.
– Точно. Всё стало взаправду. Как будто я получил справку, что не зря на свете живу. И наконец-то, задним числом поверил каждому, кто раньше хвалил мои фотографии. До меня дошло, что я крут!
Дана, которая учила немецкий давно, ещё в школе, и почти всё забыла (кроме имени своего кота), укоризненно покачала головой, дескать, что вдруг за секреты. Нормально давай говори.
– Я гений, мне всё можно! – по-русски сказал ей Труп.
Все присутствующие дружно заржали.
– Это Юрате его научила, – вздохнула Дана. – И велела впредь на любые претензии так отвечать.
– Я плохому не научу, – флегматично заметила Юрате, которая всё это время тихо сидела в дальнем углу с телефоном. Как подменили. Не её стиль.
– Текст отличный прислали, – сказала Юрате уставившемуся на неё Тиму. – Тебе сто пудов понравится. Потом покажу.
– Если хотите ещё бутербродов, надо сбегать за хлебом, – громко объявил Артур. – И тёртого сыра совсем мало осталось. Я бы сам пошёл, но на мне куница сидит.
Куница Артемий важно кивнул, всем своим видом показывая, что не отпустит любимца в ужасную мокрую тьму.
– В рюкзаке у меня поройся, – сказала Артуру Юрате. – У тебя рука лёгкая. Может найдёшь батон.
– Кефирный! – открыв рюкзак, обрадовался Артур. – Для горячих бутербродов лучше всего. И сыр нашёлся. Маасдам. Не тёртый, куском, но это вообще не проблема. Можно его тоже взять?
– Аж сам Маасдам? – удивилась Юрате. – Ладно, за три твоих бутерброда я, пожалуй, его уступлю.
Спорим, ни батона, ни сыра у неё в рюкзаке изначально не было. Появились, когда Артур туда заглянул, – весело подумала Надя. – Как у бабушки в буфете сами собой появлялись мука и сахар, когда мне было лень за ними в лавку идти.
Вот вроде бы ничего особенного не происходит, – думал Самуил, допивая горячий яблочный сок с кальвадосом, обманчиво мягкий напиток, Дана сказала, старинный нормандский рецепт. – Ну бар, предположим, не хуже, чем дома. Где-нибудь в Козни вполне мог бы быть такой. Ну выставка; отличный, кстати, фотограф сосед. В ТХ-19 вообще очень много хороших художников, у нас бы их на руках носили, а они зачем-то с упорством, достойным лучшего применения, рождаются в ТХ-19, где почти никто им не рад. Неужели сами, выбирая место рождения, не понимают, что сюда устремляться не надо? А почему им никто не подскажет? Как так?! Для баланса они тут, что ли, необходимы? Уравновешивать созиданием новых высоких смыслов возведённое в норму унылое зло? Ладно, чего гадать, всё равно никогда не пойму наверное, теоретик из меня как из свечки весло… Хороший фотограф, договорились. И этот внезапно пьяный компот. И музыка, кажется, из тех времён, когда я впервые попал в ТХ-19 на практику, и был во всё сразу авансом влюблён. Да, музыка – это важно. Wish You Were Here, почти «Как жаль, что вас не было с нами» [22], Тим недавно дал почитать, я заперся в ванной и плакал, лет сорок такого со мной не случалось, невероятный рассказ. Но даже это не объясняет, почему я сейчас себя чувствую, как… нет, не дома. Не знаю. Местные в таких случаях говорят «как в раю».
