Он сразу подобрался:
— Я слушаю…
— На западе, в Косом переулке, есть дом. Номер один. Продан на снос. Перекупи. Думаю, много не запросят…
Продолжая смотреть на меня, Стас вынул из кармана джинсовки мобильник. Понажимал.
— Антон? Слушай. Косой переулок, дом один. Старый дом продан на слом… Да… Перекупи. На имя… — Он посмотрел на меня.
— Пока на мое, — сказал я.
— На имя Тимохина Ивана Анатольевича… Что «когда»? Сегодня. Сейчас… Что значит «вечер»? Мне тебя учить? Конечно, бумаги потом, но факт — немедленно… Да, на любых… Я понятно сказал? Отбой…
Он убрал мобильник.
— Иван, документы не сразу, но хозяйничать можешь с завтрашнего дня.
— Спасибо, Стас…
— А если не секрет… Это тебе зачем? Строиться будешь на этом месте?
— Да нет, что ты… Может, подремонтирую то, что есть…
— Ольгу Максимовну хочешь сюда перетащить? — Ольга Максимовна была моя мама.
— Нет, она из Тальска никуда… Стас, извини, что не могу утолить твое любопытство. Я и себе толком не объясню. Так, причуды сознания. Что-то вроде тоски по детству… Может, поселю там бесприютных гномов, которые раньше жили в старых вагонах. А? Разве плохая идея?.. Помнишь узкоколейку в Тальске?
— Если бы я не помнил…
— Ну вот… Давай по последней. А то Лидия небось уже в колокола бьет…
— Давай…
Мы глотнули и поднялись.
— Все, что касается дома, я завтра сообщу.
— Спасибо, Стас…
— Иван… Ты будешь опять смеяться, но… это тебе спасибо. Ничего, если я позвоню как-нибудь… не по делу, а так?
— Звони, Стас, конечно…
Он протянул руку. Я — свою…
«Но все же, Стас, извини, но снова менять имя в конце повести я не стану…»
Впрочем, Стас все равно не знал про мою повесть.
Когда я вернулся, Лидия на кухне мыла окно, а Вовка лежал пузом на тахте и читал что-то веселое, хихикал. Ну ясно, опять «Понедельник начинается в субботу». Он глянул на меня, извернув тощую спину, и сообщил с ненастоящим покаянием:
— Есть новость… ты только не ругайся. Тебе звонил редактор «Птицелёта»… — Он старательно прогонял со своей рожи лукавство.
— Уши надеру, — беспомощно пообещал я. Внутри противно засосало.
— Ваня, ну я же не виноват. Я… он просил тебя позвонить. Вон, я номер записал на календаре…
— Вечер уже, никакие «Птицелёты» не работают.
— Он все равно просил. Сказал «в любое время»…
— Кто-то из нас большой паршивец, — сообщил я, вовремя проглотив другое слово, сказанное недавно Стасом.
Вовка сокрушенно сопел: знаю, мол, кто.
Я — что делать-то! — позвонил. С великой надеждой, что сейчас получу от редактора отлуп, поглотаю, как куски свиного студня, заслуженный стыд, и на этом все будет кончено.
— Иван Анатольевич! — услышал я предельно доброжелательный (и предельно бархатный) голос. — Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что не забыли нашу просьбу. А за сим — о деле. Если вы не станете возражать, повесть мы для начала поместим в коллективный сборник «Такое было детство…».
— Что, вы уже прочитали? За один день?
— За два… Я хочу сказать, что эта вещь почти не требует редактуры. Только всякие стилистические мелочи и грамматика. Убрать опечатки… И еще… Если вы, конечно, не станете возражать…
— Слушаю вас… — Я не знал, рыдать мне или улыбаться. Надо бы, конечно, рыдать, но… Все равно я не имел права отказаться.
— Иван Анатольевич, у меня и у моих коллег вызывает некоторое сомнение один эпизод. Где этот чудесный мальчик, Матвейка, оказывается на площади, а потом убегает. Само по себе это написано прекрасно, только… надо ли в наше непростое время акцентировать внимание юных читателей на элементах социальной напряженности? Нельзя ли это сократить?
— Ни в коем случае! — радостно взвыл я. Вот он, повод, чтобы забрать у них текст! Без нарушения данного Вовке слова.
— Вы меня не поняли, Иван Анатольевич! Это ведь не требование, а, так сказать, пожелание. Нет так нет, здесь полная ваша воля… Не смогли бы вы приехать к нам в понедельник для обсуждения условий и подписания договора?
— Не вздумай торговаться об условиях, — сдавленным шепотом сказал у меня за спиной Вовка. Что он, слышал разговор?
— Где вас найти? — обреченно проговорил я.
Редактор продиктовал адрес, я записал. И повернулся к Вовке.
— Доволен?
Он опять изображал раскаяние. Вытянул шею:
— Будешь драть? Уши?
— Провокатор…
— Не-а, — расплылся он. — Вань, а у тебя есть «Обитаемый остров»?
— Не «у тебя», а «у нас»… Вон там, на полке…
— Подсади меня…
Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.
И… только сейчас до меня дошло, что Вовка не в своей одежде, а в той, что вчера, — в трикотажных обвисших шортах и серой тонкой фуфайке с утенком-флибустьером. Меня поскреб суеверный холодок.
— Ты… чего это так нарядился?
Но Вовку не беспокоили никакие страхи.
— Аркаша мне это отдал насовсем. На память. Мы говорили по телефону… А я ему отдам свою футболку с индейцем, мама Лидия разрешила, только сказала: «Вы заморочили мне голову»… Он со своей мамой уедет на три дня, а потом приедет, и я пойду к нему. Мы будем дорисовывать альбом с бабочками… Я его разгладил утюгом, через полотенце…
— Аркашу? — глупо сострил я.
Вовка обрадованно захохотал.
Вошла Лидия. Принюхалась и сказала:
— Все ясно. Не дыши на ребенка.
Утром, около девяти (Лидия уже ушла), позвонили снизу в домофон.
— Господин Тимохин? Пакет от Станислава Юрьевича…
Появился высокий тип в кожаной безрукавке, с выправкой опытного официанта. Протянул твердый, из картона, конверт. Щелкнул каблуками и отбыл. В конверте были два плоских ключа и листок. Стас писал:
«Иван! Вопросы с бумагами — на той неделе. Всю возню я возьму на себя, но тебе надо будет расписаться в нескольких местах. А ключи — вот. Они от новых замков, хозяин врезал их недавно, сказал, что прежний замок был сломан злоумышленниками. Пока — всё. Будь.
Станислав».
Вовка тянул шею из кухни, где только что расправился с яичницей.
— Смой с любопытной физиономии желток и собирайся в путь.
— Куда? — подскочил он с веселой готовностью.
— До-мой, — веско сообщил я. Он помигал. Кажется, что-то понял.
Но на улице Вовка, разумеется, пристал с вопросами. Пришлось объяснить. Он… ускакал вперед, развернулся и, пятясь, вперил в меня синие смотровые щели. Но тут же глаза распахнулись и сделались… да, наверно, как у Карузы-Лаперузы в момент получения медали.
