— И это будет совсем-совсем наш дом?
— Да. Вроде дачи… По сути дела, это будет твой дом. Как и был…
— Нет, наш!.. А мама Лидия знает?
Ох, «мама Лидия» еще не знала о моем безумном поступке. Но… я знал Лидию, и моя интуиция подсказывала, что этот поступок она признает закономерным, хотя сначала и подвергнет сокрушительной критике.
— Мы убедим ее. К тому же дело сделано… А через неделю мы с тобой на несколько дней съездим в Тальск…
— К твоей маме?
— И к Лёльке…
— А как ты объяснишь, кто я?
— Для начала скажем, что дальний родственник Лидии. А потом — что наш приемный сын.
Продолжая пятиться, этот обормот осмелился на замечание:
— Мама Лидия вполне как мама. А ты на папу, наверно, не тянешь. Скорее как старший брат.
— Это не помешает мне накрутить твои ухи за нахальство!
— Крути, — покладисто сказал он. — Такое у старших братьев право. Но когда мы приедем в Тальск, я наябедничаю на тебя твоей маме. И она накрутит ухи тебе.
— Сроду она так не делала!
— Ну и зря… Ой, я хотел сказать, что правильно!
— Вредина.
— Да… То есть нет! Я уж-жасно хороший… Ваня, а что мы будем делать в Тальске? Ну повидаемся. А еще?
— Посмотришь на большую реку, на пароходы… На теплоходы то есть. Покажу те места, где было… ну, многое из того, как в моей истории…
Вовка перестал пятиться. Снова пошел рядом. Показалось мне, что он хочет о чем-то сказать и боится. И все же он сказал, поглядывая нерешительно, как-то по-птичьи:
— То, что было в твоей истории, было не в Тальске, а здесь…
— С чего ты взял?!
— Так… взял, вот и все… Ну да, там тоже было многое, но главное все же здесь. Сейчас.
Я с полминуты морщил лоб, пытаясь найти в Вовкиных словах какой-то смысл или подтекст (ведь говорил-то он серьезно!). Ничего не нашел. И повторил:
— Интересно, с чего ты все это взял?
— Я не взял. Это само… взялось…
— Ну и ладно, — сказал я примирительно.
Мы повернули было с Тургенева на Магнитную, к автобусной остановке, но Вовка вдруг тормознул сандалией и взял меня за руку.
— Ваня, пойдем пешком! Ну и что же что далеко? Зато интересно…
— Пойдем…
В самом деле, чего маяться в бензиновой толчее, когда погода чудесная и никто нас не торопит…
Вовка потянул меня через Гагаринский сквер, на старую Знаменскую улицу с ее покосившимися особняками и недавно отреставрированной церковью восемнадцатого века. Начинали цвести высокие тополя. Местные власти еще не успели повырубать здесь эти «сорные» деревья, и от них веяло прохладой. Пахли тополя так, словно недавно прошел дождик, хотя с утра не было ни облачка. Вовка отдувал от лица редкие пушинки. За церковью улица стала совсем деревенской, одноэтажной. А рядом с дорогой потянулась заброшенная трамвайная линия — такая же, как недалеко от озера.
Мы перешли с тротуара на эту линию, в лопухи и зацветающий иван-чай.
— Похоже на узкоколейку, — сказал Вовка. — Рельсы лежат широко, но такие же заросшие.
— Похоже, — сказал я.
— А вон совсем похоже …
Слева от линии были сложены штабелем длинные оструганные бревна, они золотились на солнце. На бревнах шеренгой сидели пятеро. Двое — мальчишки лет двенадцати, в подвернутых джинсах и выгоревших сизых майках. Один светловолосый, стриженный ежиком, другой темный и кругловатый. Слева от них — девочка в синем сарафанчике, с короткой стрижкой и решительным лицом. А левее девочки — тощий длинноногий мальчуган в летнем костюмчике, словно сшитом из сине-белой тельняшки, и вплотную к нему смуглая полная девочка с темными косами и в пестром, как восточный ковер, платье.
Кругловатый мальчишка, нагнувшись вперед, убеждал остальных:
— У Портоса фамилия была дю Валлон. Почти как моя. Меня даже в школе так называли. Гад буду, не вру!..
— Дю Валлон, я тебя убью, — сказала девочка в синем сарафане.
Мальчик в «тельняшечьей» одежке тоже нагнулся вперед. Спросил сипловато:
— А может, он и правда поедет по этим рельсам? Тот паровоз…
— Посидим еще, — решил стриженный ежиком мальчик. Похоже, что он был главный.
Мы прошли метрах в трех от штабеля, но ребята не обратили на нас внимания.
— Ну, что? — сказал Вовка.
— Что? — сказал я.
— Сам теперь видишь: если хорошо придумано, значит, есть на самом деле.
— Это просто совпадение…
— В жизни на каждом шагу совпадения, — сообщил Вовка совершенно философским тоном.
Я не знал, что ответить. Судя по всему, Вовка был прав. Но все же я возразил:
— У того… похожего на Карузу, на тельняшке нет медали. И ленточки нет… Ленточка была бы заметна: продольные полоски на поперечных.
— А ее и не может быть. Пока… Потому что Дня флота еще не было… Будет в июле.
— Фантазер, — буркнул я для порядка.
— Ну и что? Ну и пусть фантазер… В августе я пойду по этим рельсам с деревянным мечом и с железной круглой крышкой. И познакомлюсь с ними. Вот увидишь…
— А как же Аркаша? — осторожно напомнил я.
— А что Аркаша? Сперва пойду я, а следом он. Что такого? Разве нельзя? — Вовка слегка обогнал меня и заглянул в лицо. Требовательно так. Чего, мол, споришь?
— Да нет, я не спорю, все правильно, Вовка.
Было ясно, что он образовывает в пространствах новую причинно-временную связь и трогать эту невидимую струну ни в коем случае нельзя.
Мы несколько минут шагали молча. А потом… Потом Вовка испугался. Очень! Он опять обогнал меня и встал на дороге.
— Иван!
— Что? — сразу перепугался и я.
— Я вспомнил!
— Что?
— Я вспомнил, про что говорили Те!..
— Вовка… — выговорил я с упавшим сердцем. — Они много чего говорили. Но ничего плохого… Правда…
Смотровые щели опять были беспощадно синими.
— Я вспомнил. Они говорили, что из твоей жизни уберется столько лет, сколько прожил я!
«Слава Богу, ты, кажется, не услышал, что пуль было две…»
— Чушь какая, — сказал я совершенно беззаботно. — Это надо же, что почудилось ребенку… Хотя в таком состоянии не мудрено…
— Но я же слышал… — повторил он уже не так уверенно…
Я шагнул к нему. Я взъерошил его волосы. Я сказал, как умудренный взрослый маленькому мальчику, испуганному нелепым сном:
— Вовка, я верю, что тебе показалось, будто ты слышал. Это был обычный бред раненого человека. Мало ли что покажется пацану, в которого вогнали две пули. Забудь.
— Значит, этого не было? — Синева была такая, что очень трудно соврать. Но я соврал.
