Как ни относись ко Времени вокруг тебя, твои внутренние часы всегда работают чётко и без сбоев. Только теперь, оставшись в одиночестве, я понял, как же я устал гоняться за призраками! Или, точнее, убегать от них.
Я полусидел-полулежал, откинувшись на скрипучую спинку дивана, и пытался хоть на минуту отключиться от внешнего мира. Но, как я ни старался, у меня ничего не получалось. Знаете, по моим наблюдениям, человек чувствует себя спокойно только, когда он уверен, что может легко и непринуждённо расстаться с миром хоть на час, хоть на два, да хоть, насколько и ничего в нём, в этом мире, не поменяется. Это, как оставить ребёнка на поруки добрым и заботливым соседям.
А это явно не мой случай.
Масла в огонь подлило моё собственное «Я», о котором «Я» теперешнее начало уже потихоньку забывать! «Я» в бегах сидело за столом с таким видом, будто «Я», которое на диване, у него на приёме! При том, что нас было невозможно отличить друг от друга, одна малозначительная деталь всёже весьма определённо указывала на то, кто есть кто. Это пионерский галстук, повязанный на шее сидящего за столом.
— Галстук откуда? — невольно вырвалось у меня вместо приветствия.
— От верблюда. — «Я» за столом недовольно скривилось. — Взял на прокат, чтобы окончательно не запутаться. Признаюсь, приятель, я сильно деморализован. — «Я тоже!» — хотел было признаться я, но понял, что для этого не обязательно разевать рот. — Оказалось, положение беглеца не избавляет от проблем.
— Твоих?
— Моих — вот именно! — сказало «Я» застольное категорически. Мне не понравился тон собеседника, в его голосе впервые послышались угрожающие нотки. — И в этом проблема! Тебе кажется, что в твоей жизни всё хорошо и, может, так оно и есть, но дело в том, что это твоё безмятежное «хорошо» — всецело за мой счёт!
— Как это?
Пространные объяснения меня не удовлетворяли. Мне хотелось, чтобы мой собеседник поскорее перешёл к делу.
— Ну, хорошо… — Тут произошло нечто странное, и я снова на какое-то время потерял себя из виду. А потом гляжу, а за столом уже Павлик Морозов в своей кепке. Притом голос у него всё тот же, то есть, мой. — Начнём с малого… — Глубоко втягивает в себя бриз и огурец и отчаянно кашляет. — Скажи-ка, приятель, чем тут пахнет?
Я сказал.
— Если бы… Хочу тебя разочаровать, в помещении стоит устойчивый экзистенциальный запах дерьма и проссаных простыней! Продолжать?
Из Коридора донёсся шум толпы. Шум этот был весёлым и беззаботным. Так шумит, например, первомайская демонстрация. Или Крестный ход в момент раздачи хоругвей и гигиенических пакетов.
«Я уже это видел, — подумал я. Ну, в смысле, я — который, пишет теперь эти строки. — Мальчик говорит голосом старика! Дешёвая малобюджетная экранная пугалка!»
— Слушай дальше, — продолжал Павлик Морозов, даже встал для убедительности. — Свято место пусто не бывает.
— А оно свято? — Я до сих пор не мог въехать в его пространные рассуждения. — Именно вот это место?
— Не то слово! — сказал пионер и троекратно отсалютовал. — Тут и слов то нужных не подберёшь! Во-первых, сюда уже лет сто никто носа не показывает — опасно для жизни! Потолок может обвалиться в любую минуту, а пол прогнил настолько, что ножки «скамейки запасных», которую ты так восторженно принял за диван, по самое основание провалились… даже не знаю, куда… В преисподнюю! — Павлик ненадолго замолчал и наморщил лоб. — Но главное, в штатном расписании всё меньше врачей и всё больше грачей!
Я невольно принюхался. Всё те же ароматы. Ни даже намёка на мочу и немощь! О чём о нём говорит? И вообще, разве клиническому предателю можно верить?
— Можно, можно, — он проникал в мою голову с тою же лёгкостью, как, если бы по каждой мысли я предоставлял ему подробный письменный отчёт. — Раньше, ещё до занятия здания Спецклиникой № 1 тут было что-то вроде физкультурного зала, а в других местах располагались корпуса профсоюзного санатория. Зелёная лампа, картины, палисандр — ничего этого здесь нет и в помине. Это тот список предметов, которые ни при каком, даже самом фантастическом раскладе, оказаться здесь не имеют ни единого шанса! Только гниль, труха и мышиные говна!
Меж тем, шум снизу всё нарастал. Я подошёл к окну — жители Очевидного-Невероятного двигались по направлению к Площади Вздохов. Люди были радостно возбуждены. Им хотелось петь и обниматься. В первых рядах шли Степан Разин, Семён Семёныч Барков с коллегами по издательству и Арина Родионовна. Под шумок она то и дело пыталась сделать атаману искусственное дыхание по системе «рот в рот», однако тот просил женщину не терять головы, ибо «потеря верхней конечности» — исключительно его прерогатива! Барков прочитал матершинную оду, имевшую весьма бурный отклик, тем же, кому это не понравилось, объяснили, что по «Часослову» такие стихи сейчас уместнее всякой «Марсельезы».
— Какие у тебя предложения? — спросил я, продолжая рассматривать толпу под окном. — Выкладывай побыстрее, у меня скоро мероприятие!
— Прогоняешь? — Павлик едва не заплакал. — Ну что ж, насильно мил не будешь! Привык уже — меня ведь все прогоняют!
Под окном кто-то громко рассмеялся. Пионер неожиданно оседлал подоконник, с хрустом сжав кулаки.
— Эй там, обороты поубавили!
— А то — что? — крикнул кто-то. Вроде, Харламов.
— Пойдёте с Разиным на «вышак»! За групповуху!
— Друзья мои, смотрите… — На этот раз голос, похожий на пушкинский. — Павлик Морозов!
— Где?
— Да вон же, в окне! Тот самый! Мороз и солнце — день чудесный!
— Ходок до баб и плут известный! — дополнила поэта Арина Родионовна.
— Это ты про себя что ли, лошадь? — распалился не на шутку пионер. — Ты свою морду давно в зеркале видела?
Пришлось оттаскивает его от окна. Впрочем, это было не сложно, лошадиная морда министра культуры окончательно деморализовала дистиллированное сознание пионера. Последнее, что я услышал, был привет от электрика Мити из сорок восьмой. Потом из Павлика выпустили весь воздух и он сдулся до размеров банановой кожуры, осталось только гадливо задвинуть эту сомнительную субстанцию ногою под диван.
И вот тут-то, я, наконец, ощутил обещанный аромат!
Дверь кабинета распахнулась, на пороге в лучах заходящей Люстры, во всей своей неземной красоте, стояла Алконост.
— Что это ещё за электрик Митя? — спросила она, сомнительно осматривая кабинет. — И вот это — «пойдете на вышак»? Кто пойдёт? На какой «вышак»? Мне казалось, мы на одной волне. Плохое настроение?
Мне не хотелось ни видеть лицемерку, ни, тем более, говорить с ней. Да о чём говорить? О Вие Гоголевиче? Надо же — вспомнил! Может, об этом?
— А его что, действительно так зовут?
— Важного Специалиста? — Она подошла к дивану, но сесть побоялась. И двигалась, надо сказать, как-то осторожно, словно по минному полю! Хотела б полететь — самый подходящий случай. — Ну да, как-то так… А что? Ой, а ведь я, кажется, догадалась! Здесь был кто-то, кого вы должны были ему предъявить, не так ли? Важному Специалисту! Тайное задание! Точно! И у вас ничего не получилось? Или вы специально помогли ему скрыться? Сейчас помогли и потом поможете? Поможете ведь? Можете не отвечать, я и сама это прекрасно знаю! Просто не в ваших интересах, чтобы этот кто-то попался на наш крючок?
Чёрт, все-таки не зря её прозвали Алконост! Вот и пусть разбирается с моими моральными проблемами самостоятельно! Она ж Старшая Сестра. «Связь будем держать через Аллу Константиновну» — вспомнил я слова председателя Консилиума.
— Фф-фу! Чем это воняет? — Она принюхалась, в этот момент Алконост больше напоминала мне собаку на помойке, чем птицу в небесах. — Да уж, климат тут у вас! — Хотела сесть, но раздумала. — В общем, давайте-ка так, Зигмунд Фрейдович… Мы сейчас все вместе идём на Площадь Вздохов — нашу главную национальную святыню для того, чтобы…
Она взяла паузу, тем самым предлагая мне завершить фразу.
— Для того, чтобы…
— Повздыхать.
— А ещё варианты есть?
